В. Каверин - Клятва юных

«Мы встречались всегда неожиданно, — сказал мои друг капитан-лейтенант. — В нем самом было что-то неожиданное, быстрое, меняющееся ежеминутно. Я как-то сказал ему, что он похож на детский калейдоскоп — повернешь, и разноцветные стеклышки вдруг ложатся — в новое сочетание. Каждый день он начинал жизнь сначала. По утрам — он будил меня, подражая охотничьему рогу. Вечерняя прогулка была для него путешествием в далекий неведомый край. Он был бескорыстен, обидчив и смел, и все вместе было рыцарским и мальчишеским одновременно. И в самой внешности его эти черты были заметны с первого взгляда. Высокого роста, голубоглазый, с широким добрым лицом, он в любом обществе легко становился главным человеком, и не потому, что блистал остроумием, а потому, что нельзя было оставаться равнодушным к его детской любознательности, к его быстрому доброму вниманию.

Он приезжал ко мне и уже на другой день бродил по берегу, окруженный толпой мальчишек. Он ездил с ними на рыбную ловлю, устраивал экспедиции за редкими камнями. Он рассказывал им множество историй, и самая обыкновенная жизнь всегда получалась в этих историях удивительной, странной, чудесной.

Я помню, как он однажды сказал маленькому чистильщику сапог в Феодосии:

— Ты будешь адмиралом.

И как худенький, запачканный ваксой мальчик вдруг положил щетки на землю и поднял на него огромные черные, вдруг загоревшиеся глаза.

В той же Феодосии он предложил школьникам организовать команду помощи семьям красноармейцев. И это было великолепно слаженной игрой, с тайными паролями, с товарищескими судами, игрой, за которой чувствовалось серьезное, высокое отношение к жизни. Впрочем, он говорил, что эту мысль подал им Ким. У него был сын, которого звали Ким и который был главным героем его историй. О Киме и его команде Г. впоследствии написал книгу. Кстати, я забыл сказать вам, что он был писателем и довольно известным».

Давно уже я догадался, о ком рассказывает мне капитан-лейтенант. Я любил Г., но знал его очень мало. Он отправился на фронт военным корреспондентом и пропал без вести в начале 1942 года. Понятно, с каким волнением я слушал рассказ капитан-лейтенанта.

Но вот началась война, — продолжал он, — и я потерял Г. из виду. Мы дрались под Гомелем, под Киевом, под Москвой. Весной 1942 года небольшая группа моряков под моей командой была заброшена в глубокий тыл, и десять дней мы провели в лесах, готовясь к захвату немецкого аэродрома. Командование отложило операцию. Наши запасы кончились, и пришлось выйти на поиски продовольствия.

В красноармейской гимнастерке, злой, и усталый, я залег в полукилометре от небольшого селения. Немцы ходили по дворам. Я видел, как они гнали по улице барана, жирного барана, который жалобно кричал, догадываясь, что его сейчас зажарят. Барана, будь ты проклят! — это и был мой план — пригнать в отряд барана. Кстати, все это происходило накануне 1 Мая, и нам до смерти хотелось отметить праздник приличным мясным обедом.

Прошло часа два, и на пыльной проселочной дороге, круто завернувшей к селу, я увидел мальчика лет шестнадцати, который ехал верхом на маленькой гнедой лошаденке. Он свернул в лес, прошел немного, ведя лошаденку в поводу, и остановился совсем близко от меня на опушке, прикрытой с дороги густой стеной старых елей.

Он свистнул прерывисто, нежно, подражая какой-то птице, и другой мальчик, поменьше, в мохнатой кепке, скатился откуда-то сверху и вытянулся, поднеся руку к козырьку.

Я не слышал, что он сказал ему. Но это был рапорт — вот что меня поразило. Как настоящий командир, первый выслушал его и, отдав честь, пожал руку. Потом предложил сесть, и они устроились на пеньках, разговаривая о чем-то серьезном сдержанными голосами.

— Ребята, — сказал я негромко, — эй, ребята!

Они обернулись, и тот, что поменьше, мигом исчез в кустах. Справа от меня чуть шевельнулись елочки. Он был уже там, по всем правилам военной науки обойдя меня с фланга.

— Поговорим, — сказал я первому.

Он подошел. Это был рыжий, широкоскулый мальчик, неуклюжий, с медленными движениями.

— Ты из этой деревни?

— Да, — спокойно отвечал он. — А ты кто, дяденька?

— Красноармеец. К своим пробираюсь.

Он промолчал.

— Ну, ладно. А что тебе надо?

— Хлеба.