Эдуард Веркин - Пролог

Я укусил язык, Тощан укусил, грамотей не знаю, а у Хвоста и так язык подприкушен, чуть шепелявит.

— Точно ведьму, — подтвердил Хвост. — Не вру ни разу.

— Как это ведьму? — спросил я. — Настоящую что ли?

Матушка вздохнула, вытащила из печи горящую головню и ходила теперь по избе, совала головню в каждый угол, дымила и сыпала из кармана соль, хотя и так соли уже на полу достаточно скрипело.

— Самую что ни на есть, — заверил Хвост. — Непременную.

— Откуда знаешь? — спросил я.

— А что знать-то, папка ходил уже, смотрел. Ведьма. В каждом глазе по благодати. Все, точно.

Из-за печи показался грамотей. Сегодня он выглядел не лучше, чем обычно, только глаза краснели сильнее.

— И что староста теперь делать хочет? — спросил я.

— Что делать, что делать, ясно, что делать, — Хвост пожал плечами. — Староста давно дите хотел, а тут ему такое удружение. Вот староста и воет. Сидит, да воет. Да старостиху свою бьет, лупит ее, коросту, за то что рОдила!

Матушка вернулась к нам, оттянула Хвосту воротник и засыпала ему еще горсть соли, и подзатыльник ему вкатила.

Ну и мне тоже за шиворот соли.

— Ведьму-то жечь надо, пока не поздно, — сказал Хвост. — А то как начнется… Сам знаешь. Волки по всей округе проснулись, сбежались, сидят по опушкам. Теперь из дому даже выйти опасно, не то что в Кологрив. А у Захарихи три бочонка с брагой лопнули, вот она орала!

Грамотей взял костыль, подошел к столу, сел и тоже стал пить чай со зверобоем.

— Мужики уже собираются, — сказал Хвост и подмигнул.

— Что же они собираются-то?

— Так говорю тебе — жечь хотят. Ладно, пока маленькая, а как подрастет чуть? Житья не станет. В болотах и так одна есть, все мутит и мутит. А если две ведьмы будет? Опять с места уходить придется. Двадцати лет не прожили — и снова уходить, все бросать, соль бросать. Говорят, почти везде соляные колодцы заросли, рассол не течет, у нас только, да в Забоеве и осталось. Не, мужики уходить не хотят, мужики жечь хотят.

А я не знал, что сказать. У меня еще после ночи в голове какая-то темнота пошевеливалась. Мужики жечь хотят. А у Тощана угорь в легких.

— Столяр уже лестницу собирает, топором стучит.

— Зачем лестницу? — не понял я. — Куда лезть?

— Как это зачем? Ведьму жечь. На лестнице, как полагается. Можно еще в бочке говорят, но на лестнице виднее. А в бочке она как в кошку перекинется, так и лови потом.

— А староста что? Он что, дочку свою так и отдаст жечь?

— Сам виноват, — сказал Хвост. — Зачем он летом дьявола на берегу поставил?

— Какого дьявола? — не понял я.

— Какого-какого, глиняного. С усами.

— Так это сом ведь был! — удивился я. — Он сома хотел…

— Это он нам сказал, что сом, — перебил Хвост. — А мужики говорят, что дьявол. Вот староста идола поставил — и наказало его тут же…

В дверь постучали. Хвост замолчал и нахмурился, а матушка открывать пошла. Оказалось, что староста Николай с трясущимися пальцами.

Матушка была неприветлива, сразу спросила, зачем приперся.

Николай огляделся, увидел всех, увидел грамотея и сразу к нему устремился. Хвост на всякий случай отодвинулся.

Староста встал перед грамотеем и принялся рассказывать, глядя отчего-то в потолок.

Что да, так оно все и приключилось, жена его ночью разрешилась, хотя радовались они рано и зря. Родилась девочка, и да, да, да, ведьма. Ведьма, будь все проклято, ведьма. Едва глазки открыла, так сразу и увидели они, и сразу голову шарфом ей обмотали, чтобы не смотрела. Ничего, потихоньку лежит. А волки орут, вокруг дома тропки протоптали, только свет отогнал. И мужики уже приходили с утра, злые все и с кольями, говорят, топи девчонку. Нагрей в ведре водички и топи, пока спит, чего уж. А если сам не хочешь топить, то мы поможем, только уже топить не станем, а станем жечь. Дали времени до полудня, а потом уже по-настоящему придут, лестницу уже приготовили.

Мы тоже слушали. А староста Николай поглядел на грамотея с надеждой.

Грамотей спросил, что же он сделать-то может? Староста тут же сказал, что. Отписать девчонку-то. Он, староста Николай, слышал, один другой грамотей смог ведьму отписать.

Грамотей сказал, что это неправда. Суеверия. Ведьму не отписать, как самоубийцу не отзвонить. А если бы это и было возможно хотя бы примерно, то для такого отписывания понадобился бы роман.

Староста Николай заплакал и стал приговаривать, вытирая сопли:

— Почему так, а? Почему ведьма? Почему именно у меня, а?

Матушка кинулась к нему и осыпала солью так щедро, что Николай еще и закашлялся. А матушка сунулась в печь и еще одну головню вытянула, чтобы совсем уж все вокруг обдымить. У меня уже от дыма глаза слезились, лучше бы солью еще посыпала.