Елена Соковенина - Крупная кость, или Моя борьба

Ну, и всякое такое. Она у нас вообще-то культуру модерна преподает — это ее любимое. Но и современное искусство тоже. Мы у нее на выставки ходим и творческие работы делаем. Я ей однажды курицу сшила. Не милую курочку в перьях, а сырую. Розовую. Это было задание «сделать подарок с изюминкой». А один парень взял коробку, приклеил на дно изюминку, крышкой закрыл, бантом обвязал и так сдал.

Лошади очень понравилось. (Лошадь она у нас любя, если что).

Вот какая она. Ей-то легко говорить, сама худая, как жердь! Если бы я была такая, меня небось тоже остальное не волновало!

Но, в общем, информации получше все равно нигде не добудешь, а прямая спина тоже вещь неплохая. Выручает.

Была бы еще задница поменьше. Хоть немножко.

Так, о чем это я? А! Так я же говорю: главное, Карловне не попадаться. А то она и так уже куратору заявила, что я выгляжу вызывающе. Верблюд (ну тоже, тоже любя! Человек на верблюда похож — в хорошем смысле!) ей обещал со мной разъяснительную беседу провести. Тем более, что у меня джинсы по лампасам пуговицами обшиты, на мешке тряпица с несмывающейся надписью: «Не учите меня жить!» и еще тут так получилось, что я затылок побрила.

Хотела просто немного подровнять — у меня стрижка под мальчика. Денег на парикмахерскую не было. Я сама. Там виски и челку только. Пока маме зарплату дадут. А они (виски), проклятые, сначала один лучше другого, потом опять, только наоборот, а потом от них вообще ничего не осталось. Ужасающее зрелище. Хоть налысо брейся. Я поняла, что налысо и придется, другого выхода нет — и за бритву. Сбрила затылок, смотрю — вроде не так плохо вышло. Вроде и хорошо даже!

Осталось лицо тоном замазать, чтобы прыщи спрятать. И серьги новые надеть. Мне их наш единственный одноклассник подарил, он художником будет. Серьги черные, кожаные, в виде злых кошек.

Сашки у самого на груди Всевидящее око на шнурке и под ним еще семь маленьких всевидящих глазиков. Но ему бояться нечего. Его Карловна любит. Тем более, у него только Око. Остальное — нормальный костюм черный и джемпер с горлом. Чего ему бояться? Ему никто ничего не сделает даже, когда он вообще на уроках не появляется. Потому что все знают, что он или в музее, или на выставке, или у себя дома чего-нибудь мастерит. И даже, если он улицам болтается, все равно что-то там ищет, изучает. Творческая личность.

Он эти серьги сделал после того, как мы по крышам в Старом Городе гуляли. Там флюгеры. Два-три из в виде черных кошек, вот и серьги. Творческая работа, между прочим. Сашка высший балл за них получил и мне подарил.

Кажется, теперь более или менее понятно, как я выгляжу.

Полгода я надеялась, что моя крупная кость усядется по размеру джинсов. Но она и не подумала это сделать. Она еще крупнее стала. Голодовок было еще не то две, не то три — все без толку. Во время последней, как прокомментировал наш единственный одноклассник, у меня здорово похудел нос. И еще косточки на запястьях.

Я коварнее этих косточек ничего в жизни не видела. Посмотришь — кажется, это худые руки умирающего голодной смертью человека. Но уже к локтю невооруженным глазом виден увесистый человек. У меня рост сто семьдесят три с половиной, а вес то семьдесят шесть, то семьдесят восемь. Я когда весы увидела, чуть не умерла. Надеялась, что от горя заболею, за время болезни захирею и верну человеческие размеры.

Не тут-то было.

— Helen, you look fine! — заявила англичанка, когда я появилась на уроке после двухнедельного отсуствия. — Are you shure you were sick?

— I’m shure, Анна Исааковна, — говорю. — I just always look good, when I… когда чувствую себя плохо. Это я выспалась просто.

— Tell us about your latest two week. What did you doing?

— Ну, ай, ай воз ат май хоум. Ай’м ридинг, ай’м уотч тиви…

— OK. Could you tell something about books you are read?

Ну да. Я давно уже не читаю. Я пишу. Дневник. И не ждите, что я буду о нем рассказывать. О нем никто не знает. Он висит на веревке за шкафом.

Надо собраться с силами и рассказать что-нибудь простое. Я же раньше много читала, я не могу ничего не помнить!

Я говорю про «Двенадцать стульев». Быстренько добавляю, что это моя любимая книга. И дальше пробую пересказать содержание.

Если бы мне удалось сделать это по-английски и не ошибиться в каждой фразе, англичанка простила бы все. А я бе, ме, запуталась в формах глаголов, струсила, что ляпну не то, запиналась, сбивалась на русский и вообще.

— Well, — у англичанки такое лицо, что можно подумать, она раздавила муху.