Уве Тимм - Руди-Пятачок

Между прочим, однажды я сам написал такую вот записку:

Это значит «Я три дня был один».

Мы мечтаем о том, что папа в один прекрасный день обнаружит описание какого-нибудь древнего клада. И мы всей семьей отправимся в Египет и выкопаем сокровища фараонов: гору драгоценных камней, золота и серебра. Приятно представлять, сколько всего мы понакупим на это золото. Но папа говорит, что клад надо будет отдать в музей. Мы, в принципе, не против. Вот только если бы папа по-прежнему работал в музее, а не сидел сиднем дома и не ворчал на всех и вся. Тогда по крайней мере мы могли бы бесплатно любоваться на наши сокровища, выставленные в витринах.

Вечером, вернувшись из школы, мы принялись за постройку будки для поросенка. Я выпросил в овощном магазине три ящика, разобрал на доски и сколотил из них три боковые стены и двускатную крышу. Бетти купила в цветочном магазине торфяную крошку, чтобы усыпать ею пол в будке, — так Руди будет теплее лежать. Мы с ней заспорили, кому сыпать торф: ей, раз она его покупала и тащила домой, или мне, потому что я раздобыл ящики. Как вдруг в дверях веранды появился Руди. Он улизнул от Цуппи, когда та открыла дверь — посмотреть, каково ему там в ванной. Руди выбежал в сад и прямиком направился к луже, плюхнулся в нее и довольно захрюкал.

Вывалявшись в грязи от пятачка до хвоста, он радостно промчался по саду, а потом — о ужас! — вбежал назад в квартиру. Мы бросились его ловить — куда там! Поросенок пулей влетел в папин кабинет, запрыгнул там на диван, столкнул настольную лампу, а потом принялся крутиться на светло-сером ковре, по которому даже нам, детям, разрешалось ступать только в носках, и наконец забился под диван. На ковре остались четкие следы его грязных копытцев.

Папа рассердился не на шутку: он растянулся на полу и попытался линейкой выгнать Руди из-под дивана.

— Проклятый грязный поросенок! — шипел он.

Тут Руди заметил Цуппи и пулей выскочил из своего укрытия. От неожиданности папа ударился головой о край дивана, но все же попытался схватить поросенка. Это ему почти удалось, но Руди отскочил чуть в сторону и, прочертив на бегу длинную грязную полосу на белой стене, пробежал по разложенным на полу листам кальки, на которые папа срисовал иероглифы с одного древнего камня. Дальше — больше: Руди ворвался в мамину комнату, уронил папку с табелями, в которые мама записывала оценки своих учеников, промчался галопом по детской комнате и опять выскочил в сад, где вновь плюхнулся в грязь. Мы поспешили захлопнуть дверь веранды, чтобы он не смог еще раз вбежать в дом.

Что теперь будет?

Но, удивительное дело, из папиной комнаты не доносилось ни звука.

— Может, он там сознание потерял? — испугалась Бетти.

На цыпочках мы подошли к двери кабинета и заглянули внутрь. Папа сидел, уставившись на разложенные на полу листы кальки, по которым только что промчался Руди, оставив следы своих грязных копытцев. Следы эти смотрелись маленькими галочками и черточками среди древних значков.

— Папа, — прошептала Цуппи, — тебе что, плохо? — И, расхрабрившись, добавила: — А свиньи очень забавные животные, правда?

Но папа не пошевелился и ничего не ответил. Он словно вдруг оглох и только молча разглядывал иероглифы с отпечатками копытцев Руди.

— Интересно, — проговорил он наконец. — Если учесть следы вашего поросенка, то надпись читается совершенно иначе. Вот что теперь получается: «Отец спокойно принимает все то, что не может изменить».

— Мы его заперли, — сообщила Бетти.

— Кого?

— Руди.

— Вот как! Значит, вы достроили будку?

— Нет еще.

И мы все вместе отправились в наш садик. Цуппи пришлось держать Руди, чтобы тот на радостях не принялся прыгать на папу. Руди как-то особенно прикипел к нему, хоть папа и собирался выставить его из дому. Может быть, поросенок почувствовал, что папа его недолюбливает, и хотел к нему подлизаться.

— Пожалуй, выглядит она не очень надежной, — заключил папа, осмотрев будку. — Надо бы обить ее толем — от дождя.

И тут за забором залаял бультерьер господина Шустерберга. Господин Шустерберг — владелец нашего дома — живет на два этажа выше нас. Он не очень-то любезный, а его бультерьер и подавно. Пес явно учуял Руди и теперь разрывался от лая.