Людмила Раскина - Былое и думы собаки Диты

Па еще одно кресло нашел — оно без ручек, без ножек валялось, и тоже сделал как новое. Оно стало называться «Фердинанд», потому что деревянные части Па выточил какие-то «витиеватые», с загогулинами — не простые, словом!

А какой-то хороший человек вынес на свалку немецкую деревянную люстру — может быть, он чешскую себе купил, хрустальную. Так он, этот человек, плафоны от немецкой люстры не выбросил, не разбил, а каждый отдельно в газетку завернул, в коробку сложил и аккуратно рядышком поставил: берите себе, люди добрые, пользуйтесь на здоровье.

У нас эта люстра потом на самом главном месте, на террасе на даче, висела, и все удивлялись, как это мы такую ценную вещь на дачу вывезли. И вообще всем нашим «антиквариатом» восхищались.

А Ма говорит, что удивляться надо тому, какой у Па вкус и как он умеет в каждой вещи ее красоту увидеть, а его руки помогают этой красоте наружу выйти.

Ма иногда скажет — ну просто поэт! «Пушкин-Лермонтов», как говорит Па.

Но пока все это делается, у нас в квартире — сущий бедлам, ни пройти ни проехать, и Ба все время ходит сердитая. Вот странный человек! Когда она видит законченную вещь, она соглашается, что хорошо получилось (Ба у нас скупая на похвалу), но, когда Па эту красоту творит: строгает, пилит, красит, — этого она терпеть не может!

А что делать? И так Ма все время рядом с Па с пылесосом стоит — пыль прямо из-под его рук собирает. А я как раз пылесос ненавижу. Непонятный он какой-то: рук нет, а хватает. Но я же терплю! Полаю на него и отхожу подальше!

И все-таки прошло и это. Ма так цитирует царя Соломона: он на все рукой махал — мол, «пройдет и это».

И наступил последний месяц весны, самый лучший, — май! После него у Рыжуши каникулы начинаются. На улице уже вывесили лозунги на больших красных полотнищах: «Мир! Труд! Май!» и «Первомай — праздник весны и труда!». Только нужно было бы написать — «дачного труда», потому что, как только наступает Первомай, все дачники хватают свои лопаты и грабли — и на дачу, грядки копать! А в этом году вообще четыре свободных дня получилось — еще суббота и воскресенье присоединились.

У нас есть три сумки на колесиках — на дачу ездить, и Ма их все каждый раз набивает «под завязку»: надо взять еду, рабочую одежду, теплую одежду — ведь мы и ночевать там будем, а ночью еще очень холодно.

Штеер наш пребывает еще в зимней спячке: чтобы его из нее вывести, нужно много времени, потому что у него опять что-то сломалось, а Па сейчас некогда этим заниматься, так что мы едем на электричке.

Я всегда заранее чувствую, что намечается поездка на дачу, и сразу начинаю волноваться: возьмут — не возьмут. Я принимаюсь метаться по квартире, сшибая уже готовые сумки, Ма и Ба на меня кричат, но это они зря — только суматохи добавляют.

В этот раз Ма велела Рыжуше взять меня на поводок, идти к трамвайной остановке и там ждать их с Па, чтобы она спокойно могла все уложить. Я с полной готовностью сбегаю с Рыжушей вниз по лестнице и останавливаюсь: а где остальные?

Рыжуша меня и тянет, и уговаривает, но тут я кремень! Только вместе!

Ма видит это с балкона и кричит Рыжуше:

— Ну как так? Неужели ты не можешь заставить Диту идти с тобой?

— Не могу! Иди сама попробуй! — обижается Рыжуша.

Ма задета за живое и тоже сбегает вниз и тоже хватает поводок — ну и что? А ничего! Незачем было зря с пятого этажа бегать! Сама убедилась! Меня невозможно сдвинуть с места — ведь дома еще остался Па.

И главное, чему удивляться? Если б я видела, что только Ма с Рыжушей собираются на дачу, я бы с ними пошла, но ведь я же знаю, знаю — Па тоже едет, значит, нужно всем вместе собраться! Иначе я не согласна!

Ма вздыхает и возвращается домой, а Па, который наблюдал эту «катавасию» с балкона, улыбается: по-моему, ему нравится, что я умею настоять на своем.

Наконец все в сборе и мы трогаемся в путь. И тут выясняется, что у одной из сумок — зеленой — колеса визжат так, будто сразу трем кошкам хвосты прищемили — все прохожие оборачиваются. У Ма лицо каменеет:

— Проверить надо было! Выскакиваем, как погорельцы какие-то! Схватили сумки и бежать!

Хорошо, что до трамвая недалеко, а потом за суматохой посадки в трамвай, затем в троллейбус, затем в электричку визг нашей сумки как-то теряется в этой кутерьме — люди в толпе тоже не соловьями поют.

Ну, все! Мы в вагоне, можно немного передохнуть, тем более что у меня-то всегда есть где посидеть, даже полежать, — под лавкой. У Ма лицо разглаживается, особенно когда Па достает из кармана по шоколадному батончику — им с Рыжушей.