Марьяна Козырева - Синие горы на горизонте

Нона теперь приходила поздно: у нее болел Вова. Поэтому Абуталиб сам сел за машинку и, тыча пальцем невесть куда, с грехом пополам настрочил в трех экземплярах какой-то грозный приказ. Взял у Мумеда печать, прихлопнул и, очень довольный, заявил, что так вот оно будет вернее — пусть-ка попробуют не дать!

Мумед запер свою печать обратно в стол и сидел, индифферентно раскачиваясь на стуле, не вмешиваясь в действия Абуталиб а. Вооруженный бумажками актив отбыл по всем трем автабачекским кишлакам, а председатель остался у себя и до прихода Ноны благонравно щелкал на счетах.

Абуталиб вернулся часам к трем. За ним следом шли «дарители». Они молча приносили свои пакетики, клали на мой стол и, ничего не сказав, быстренько удалялись.

Через какое-то время Мумед заглянул ко мне, приоткрыл одну тряпочку, другую, стыдливо прикрывавшие содержимое пакетов, свистнул сквозь зубы и выразил свое мнение по поводу того, на что это в общих чертах похоже…

В старых, не очень-то опрятных, на живую нитку сметанных мешочках лежали обтянутые кожицей дистрофичные урючинки и отсыревшие (что было не удивительно, поскольку шел дождь) газетные кулечки с мусором, долженствующим, по всей видимости, изображать собою табак.

Слегка смущенный Абуталиб пожимал плечами и объяснял, что он же предупреждал, что цифры в районе спускают завышенные, и ничего больше сделать нельзя, сколько ни грози…

— Майл и , — сказал Мумед. — Тохт а …

И вышел. А через несколько минут я услышала цокот копыт Зухры.

— Интересно, куда это он? — спросила Нона.

По сей день для меня так и остается загадкой, каким же оно было — то Волшебное слово, которое сказал в тот день автабачекцам их председатель?

Но за волшебность его я ручаюсь. Потому что подарки, начавшие поступать спустя несколько часов после отъезда Мумеда Юнусовича, были такими, какие собирают лишь сыновьям истосковавшиеся в разлуке матери. Или — невесты своим женихам. Да и то, к сожалению, не всегда…

Самое смешное, что вот только сию минуту, дописав предыдущую строчку, я, по-моему, разгадала вовсе даже и нехитрый маневр нашего председателя. Просто сейчас вспомнила, кто же были первыми из вновь прибывших дарителей: дедушки Бабаджан-ата и Махмуд-Али-ата, то есть два самых уважаемых автабачекских аксакала (и мои бессменные читатели газет). Ну, а дальше уже все было просто: включалась цепная реакция — ведь не могли же допустить ревнивые автабачекцы, чтобы лепта их дома оказалась меньшей, чем у соседа?! Но моя догадка (в случае, если она верна) ничуть не умаляет волшебности того, чему я была свидетелем. Особенно если учесть, что лил дождь (а оба деда были из самого дальнего из автабачекских кишлаков) и что все это происходило сразу же после провала Абуталибовой экспедиции (Рашида с Саидом я не считаю, так как эти оба сразу же засели в чайхане и больше в тот день на горизонте не появлялись).

Но теперь каждая урючина — сочная, размером с младенческий кулак, выглядывающая из крепко сшитого пакета, — была уложена в отдельное гнездо из газетного или даже тетрадного листочка. Столь же тщательно упаковано было и все остальное: яблоки, баночки и тыковки с топленым жиром, вяленая дыня, джидовая халва, вязаные носки и фуфайки (варежек не было, потому что их в Узбекистане вообще не водится). И в каждой посылке непременно кисет — чаще кожаный, иногда бархатный — с душистым первоклассным самосадом.

Сгрузив с ишачков дары, оба моих бабая тотчас же усадили меня писать по-русски послания, которые предполагалось засунуть в кисет в виде сюрприза: «Дорогим бойцам от дедушки такого-то и такого-то, чтобы кушали, курили, носили носки и не простужались… Да! И били фашистов до Победы!»

Почти все вновь прибывшие застревали у меня всерьез и надолго. Некоторые являлись целыми семействами: один нес сверток, другой (или другая) держал расстеленный мешок или даже таз. Минут через сорок после начала этого шествия волхвов моя китобхана превратилась в подобие какого-то странного, слегка фантастического (в свете двух керосиновых ламп — моей и сельсоветской) и очень веселого базара. А возле дверей скопилось столько обуви, что в пору было открывать магазин.

Мы с Ноной, слегка ошарашенные этим нашествием, не знали, к кому подходить: всем нужно было писать записки в кисет (почин бабаев очень всем понравился). Кроме того, было необходимо зашивать посылки, а оказалось, что у Ноны с собой только штопка, а остальные просто об этом перезабыли. Но тут последними прибыли ахунбабаевские дарители и с ними Фарида с Мурадом, захватившие с собой суровые нитки и несколько иголок. Мурад принялся помогать мне писать «сюрпризные пожелания», женщины засели за шитье, а Нону мы наконец отпустили к сыну, которого около восьми вечера начинала обычно трепать малярия.