Владимир Шмерлинг - Дети Ивана Соколова

Если бы можно было попридержать автобус, чтобы он останавливался на каждом углу, у вывесок, плакатов, витрин…

Еще повсюду виднелись груды битого кирпича и железные прутья перекрытий, но расчищенные и подметенные тротуары придавали улицам опрятный вид.

Эх, если бы записать тогда все наши возгласы, все слова! Ведь по этим улицам мы учились ходить.

— Вот, вот, посмотрите, я жил здесь до войны!

— На этом стадионе мой папа в футбол играл!

— А тут был магазин, в нем мама работала продавщицей.

— А вот по этой улице дедушка любил гулять!

— А я с бабушкой на этой остановке слезал, когда в детский сад ездил!

И мы вспоминали каждый свое: кто — круглый стол под яблоней, кто — качели, кто — киоск, где продавался квас…

Сережа дернул меня за рукав: да, он прав, именно здесь стояли солдатские кухни, и отсюда дяденька потащил нас в детский приемник.

Автобус остановился в центре города, у здания восстановленной школы.

Не успели отдохнуть — в баню, из бани — в столовую. Где бы ни появлялись, нас обступали незнакомые люди, начинали расспрашивать, угощать лимонадом, пирожными, приглашали к себе в гости; спрашивали, нет ли в нашем детском доме тех, о ком им очень хотелось хоть что-нибудь узнать.

И мы тоже спрашивали о своих знакомых, соседях, но только немногие счастливчики нападали на след…

Тогда сталинградцами стали тысячи людей, приехавших из всех советских республик восстанавливать наш город.

Жар шел от развалин, разогретых солнцем. Когда налетал ветер, молодые деревья шумели своей скромной листвой. Но они не могли еще защитить нас от горячих лучей.

Я с удовольствием слушал перезвон трамваев. У трамвайных рельсов вспыхивали огни электросварки.

В мои глаза изредка попадал наш сухой сталинградский песок, поэтому они чуть слезились.

Галя позволила мне вместе с Сережей пройти к памятнику Хользунову. Мне хотелось пройти пешком там, где нас промчал автобус, а потом повернуть обратно и выйти к Волге.

Вначале мы даже взялись за руки. Нечего болтать, когда так много надо увидеть. А на Сережу вдруг нашло: идет со мной по сталинградской улице и без умолку говорит о своем Ленинграде. В другое время я слушал бы его не отрываясь — и про Васильевский остров, и про раздвижные мосты, — но сейчас ведь мы шли по Сталинграду.

— Замолчи! — Я сжал ему руку.

И сразу вспомнил о своей спутнице, о ее шершавой руке. Вот с кем бы я сейчас все облазил, всюду побывал, все вспомнил.

Уже сколько часов я в Сталинграде, а до сих пор не встретил ни одного знакомого человека.

Только подумал я об этом, как, к великому своему изумлению, вдруг увидел знакомое лицо в окне дощатого павильона, пристроенного к длинному забору. Это была фотография Сережи.

Капитолина Ивановна выполнила свое обещание. Этот портрет был не в раме, но зато под ним была надпись с адресом нашего детдома.

Сергей даже отпрянул назад. Он сказал, что надо снять фотографию. А я подумал про Сергея: «Вот ходишь со мной по пыльному городу, а тебя, возможно, уже ждут на Васильевском острове».

Сережа задумался и замолчал.

Мы повернули обратно, не дойдя до вокзала.

Я внимательно смотрел по обе стороны мостовой. Кругом руины, а над землянкой, как на большом доме, висел номер: «Улица Ленина, дом N 1».

Хозяин землянки стоял рядом со своим «особняком» и вел разговор с обступившими его прохожими. Он рассказал, что на этом углу стояло большое здание. Он жил в нем; поэтому и землянку свою соорудил «по месту жительства».

— Здесь жил и здесь жить буду! Заходите, товарищи, в гости!

Мы вышли к набережной.

Все так же спокойно текла Волга.

Белый речной трамвайчик трудился обоими своими колесами, направляясь на тот берег.

Черные дымки барж и пароходов вились над речным простором.

Как прежде, на своем гранитном постаменте стоял наш летчик, комдив Хользунов.

В сумерки сильнее запахли цветы в скверах, и множество мошек кружилось в воздухе, залетая то в рот, то в уши; я отмахивался от них.

Мы вернулись в школу. Очень устали за этот день, но все не могли оторваться от окон. Темнота скрыла руины, и город заблестел множеством огней, будто весь он целый и невредимый, такой, каким был до войны. Там «Красный Октябрь», там, близко от дома, а дома нет.

Шум города не затихал, но теперь он доносился издалека и убаюкивал.

Пока мы спали, сталинградки электрическими утюгами гладили наши костюмы, платья девочек, пионерские галстуки… Каждому из нас под кровать были поставлены новенькие тапочки.