Дэвид Алмонд: Огнеглотатели

Меня разбудило солнце. Оно было мутно-желтым, выглядывало из-за края моря. Рука моя лежала на локте. Тело болело. Я посмотрел вокруг — где там пламя и столбы пыли, но ничего не увидел. Сложил листки из тетрадки, засунул в карман, пошел вниз. Поставил чайник. Мама бесшумно подошла босиком сзади, обняла меня.

— Доброе утро, Мятежное Сердечко, — говорит.

Папа тут как тут. Обнял нас. Включил радио, а там говорят, что над Кубой сбили американский самолет, и… Папа взял и выключил. Вдохнул поглубже, постучал себя по груди. В кране больше не урчит, считай, кучу денег сэкономили, говорит. Можно откладывать на отпуск. Мама как рассмеется и говорит: поехали в Австралию! Может, лучше в Скарборо? — Это папа. Позавтракали. Папа хрустел тостом и говорил, что хочет поскорее выйти обратно на работу. Подмигнул. И этого парнишку нужно поскорее обратно в школу. И крышу нужно поскорее залатать, — это мама, — и двери покрасить до наступления зимы, и окна заделать до холодов, и… Говорит мне — ешь, а я не могу.

Полизал меду с ложки, которую она мне протянула. Глотнул чаю из чашки, которую она мне протянула. Назвала меня славным парнишкой. Папу назвала славным тоже. Начала петь «По волнам…», но остановилась на полуслове, и мы все давай прислушиваться к миру, но ничего не услышали.

— Пошли погуляем, — говорит мама.

Мы надели сапоги и куртки и отправились к берегу. Прошли по мягкому песку с угольками, вдоль линии нанесенного водой мусора, вышли на твердый мокрый песок. Посмеялись — экий у Джозефа костер огромный, увидели вдалеке другие костры, кучи хвороста, лежавшие на берегу рядом с деревушками и поселками дальше к югу.

Скоро и Джозеф подошел, в руках еще топливо для костра. Проорал нам «доброе утро».

— Старые половицы, — говорит. — Папа хотел их куда приспособить, да уж теперь-то что?

Не удержался: задрал рубашку, показывает дракона.

— Сынок, а больно-то не было? — говорит мама.

— Еще как, миссис Бернс. Да вы зато посмотрите. Разве оно того не стоило?

Одернул рубашку, голову склонил в мою сторону.

— Как, все путем? — говорит.

— Все путем, — отвечает папа.

Джозеф как засмеется. И глаза закатил.

— Ну он дает! Надо же — вылететь из школы в первую же четверть! Такое самому Лошу Спинку не по плечу. — Пошел было в сторону, потом обернулся. — Вы тут весь день будете? — говорит.

— Ага, — отвечаем.

— Ага. Ну вот оно и хорошо, — ответил и пошел к своему костру.

Мы далеко не забирались: прогулялись до сосняка и обратно, до пляжного кафе, до зарослей боярышника. Обошли маяк, перешагивая через лужицы в камнях. Ходили кругами, спиралями, восьмерками. Мир замер. Безветрие. Начался прилив, но волны были совсем низкими и почти бесшумно разбивались о берег. Кричали чайки, и пели птицы, но голоса их были хрупкими, будто из сна. Джозеф все трудился, складывал костер до самого неба. А мы — невольно — все останавливались, вслушивались. Невольно ждали, что разразится катастрофа.

И только рассмеялись, когда увидели Уилберфорса. Ишь ты, шлепает себе по пляжу, без сбруи, без телеги. Он фыркнул, лягнул песок. Вошел в воду, поплескался. Следом шли Спинки. Все одеты в чистое, лица намыты. Идут как отдыхающие, увидели нас — махнули рукой; две семьи двинулись навстречу друг другу.

— Ты как, путем? — спросил мистер Спинк.

— Лучше не бывает, — ответил папа.

Мистер Спинк смерил его взглядом, проверяя правоту сказанных слов.

— Оно и славно. Зато остальное все совсем паршиво, верно?

— Верно, — ответил папа.

Двое мужчин сблизились. Обменялись рукопожатием, ненадолго сжали друг другу плечи.

— У нас все нормально, — сказал папа тихо.

— У нас тоже, — ответил мистер Спинк. Оглядел море, небо. — Эй! Ишь ты, что этот пони вытворяет!

Айлса подошла ко мне, отвела в сторонку. Она несла картонную коробку, а в ней — своего олененка. Тот лежит себе спокойненько на соломе и глядит на нас, такой доверчивый.

— Выходит, не было ничего страшного? — говорит Айлса. — С твоим папой.

— Да, ничего страшного. — Поглядел сбоку ей в глаза. — Может, из-за тебя.

— Или из-за тебя, Бобби, и из-за всех тех слов, которые мы сказали.

Я нагнулся, глажу олененка.

— Да, — говорю. — И из-за всех тех вещей, которых мы не понимаем.

Она поставила коробку на песок. Взяла меня за руку.

— Хочу весь день быть с тобой, — говорит. — Чтобы вообще не терять тебя из виду.

Пошли рядом.

— Ты не бойся, олененок, — говорит. — Мы будем недалеко.