Виктор Савин - Юванко из Большого стойбища

Собаки, скрывшиеся из глаз, через некоторое время вернулись к охотникам, поласкались возле них, виляя хвостами, а затем снова кинулись по лыжне вдаль.

— Ну, видно, Семен где-то недалеко, — сказал Яков Тимофеевич.

И начал кричать. Сделал два выстрела. Из чащи опять выбежали собаки, посидели на опушке ельника, дождались хозяев и снова устремились вперед.

— Собаки что-то нашли, зовут, — сказал Георгий. — Прибавляй, тятька, шаг.

Вскоре Векшины подошли к пепелищу, оставленному Семеном.

— Ого, тут ночевка была! — воскликнул Гошка, подходя к широкой куче обмякших еловых веток, точно ошпаренных кипятком. — На пепле спал Семен, на хвойной подстилке. Тепло ему было, как на печке. Догадался все же, как надо спать, чтобы не замерзнуть в лесу.

— А где же сам Семен? — спросил отец.

— Минувшую ночь здесь был.

— Почему так думаешь?

— А сунь-ка руку под ветки. Там еще тепло. И на ветках, видишь, нет снега, он тает.

— Верно, Гошка. Семен должен быть где-то поблизости. Надо покричать его.

И он приложил ладони ко рту.

Кричали оба, отец и сын. Прислушивались и снова кричали. Ответа не было. В вершинах деревьев шумел только ветер, вихрил снег, позванивал голыми ветками осинок на вырубе, точно хрусталем.

Обследуя обстановку, в которой ночевал брат, Георгий заметил на сероватой коре старой ели следы дроби.

— Вот, смотри, Семен стрелял. Видно, ружье пристреливал. В мишень бабахнул.

— Откуда взял, что в мишень? По-моему, Семен стрелял по зверю, зверь-то взбирался по дереву вверх, он стрелял.

— По зверю он не мог стрелять.

— Почему не мог?

— Очень просто. По зверю он мог стрелять с подхода, второпях. А тут все рассчитано. Вот он отсюда подошел к дереву, обломал сухие ветки, повесил мишень и отошел в сторонку на десять шагов, потом выстрелил, вон и пыж валяется. Заряд лег кучно, в самый центр ствола ели.

— Постой, постой, — перебил отец. — А это что? Посмотри-ка! Вот шерстинки куницы, их вбило дробью в дерево.

— Шерстинки, да. Но, тятька, ты соображаешь? Ведь чтобы вбить их так в дерево, кунице нужно было прильнуть к самому дереву. А ей это незачем было делать. Если бы она хотела спастись на ели, то махнула бы на нее единым духом, а не ползком. Тут что-то происходило загадочное.

— Ну, ты уж выдумываешь, сынок. У вас, у молодых, все не просто, все загадочное. Книжки разные читаете о приключениях, о следопытах, потом воображаете из себя тоже, будто тайны разгадываете, героями становитесь. Давно ли было, прибегает Семен, хватает ружье, меня зовет: «Отец, пойдем скорее, по берегу прошел сохатый, за сохатым гнался медведь. След совсем свежий, пойдем!..» Я пошел, посмотрел. А это из Глухариного стойбища на Сырой стан охотник Кешка гнал корову. Кешка-то был в унтах, без каблуков, а Семен принял его за топтыгина.

— То Семен ведь.

— А Гошка разве не может ошибку сделать? Так-то. Однако, пойдем дальше. Скоро темнеть будет. Самим бы нам не пришлось заночевать в лесу.

След Семена от пепелища повел вначале к дому, потом стал все больше и больше отклоняться на юго-запад, в горы. Яков Тимофеевич недоумевал, зачем же Семену понадобилось идти в противоположном направлении от Векшинского стана, но он молчал. Георгий тоже сперва шел молча, а потом стал заметно волноваться.

— Ну и оболтус наш Семен! Прет куда-то к лешему, в Каменный хребет. После куницы медведя, наверно, захотел убить.

Незаметно наступили сумерки. Векшины отемнели и остановились на ночевку в ельнике. Буран стих. На небе в морозной пыли появились мелкие звезды. Яков Тимофеевич достал из сумки охотничий топорик.

— Ночь-то долга, — сказал он. — Чтобы нам не ляскать зубами, давай хорошенько оборудуем свой ночлег.

Выбрав самую большую и густую ель, он разжег возле нее костер. Затем обрубил часть нижних веток, лежащих на земле. Под елью у ствола образовался почти глухой шалаш. Из поваленных сухих деревьев старик вырубил два длинных чурбака, сделал в них пазы, как делают в стенах деревянного дома, и положил чурбаки один на другой, паз к пазу, между кольями, у самого входа в шалаш. Потом положил еще два таких же чурбака с другой стороны входа, а в пазы между чурбаками наклал раскаленные угли. Угли и медленно горящие чурбаки дали тепло.

Перед входом в шалаш получилось нечто вроде отапливаемого коридора. Накидав под дерево еловых веток, Яков Тимофеевич сказал сыну:

— Вот так-то ладно будет, тепло, как на полатях.

Георгий снял полушубок, положил рядом Стрелу и накрыл себя и собаку с головой.