Ирина Гуро - Ранний свет зимою

— Пойдем прямо по лесу, — сказал он и взял сестру под руку.

Они пошли напрямик, то и дело касаясь плечами и руками еще теплых от дневного зноя стволов.

— Ты всегда словно на крыльях, — с горечью сказала Таня. — А я вот с обрезанными крыльями. Пойми, мне тоже лететь хочется. Разве мы не из одного гнезда?

— Ты права, Танюсик. Здесь тебе не дадут работать. Уж очень ты примелькалась полиции. Надо уехать.

— Я уеду в Иркутск, Миней. Поступлю там на курсы, а работу найду всегда.

Миней молчал.

— Что ж молчишь? Не одобряешь?

— Тяжело мне будет без тебя.

— Правда? Но мы месяцами с тобой не видимся. А если и встретимся, то крадучись, вот как сейчас…

— Но все-таки я всегда чувствую, что ты рядом. А ты — это мама и вся семья. Это я не для того говорю, чтобы тебя задержать. Поезжай, дорогая, лети!

Он понял сейчас, что это свидание — последнее перед долгой разлукой. И поэтому все вокруг сразу стало другим: лес глуше, тьма гуще и одинокая звезда на маковке ели глянула печально голубоватым, незабудочьим глазком.

— Ты не сердись на меня, Таня, за то, что я так долго ничего не замечал…

— Это ты про меня и Кешу? — засмеялась Таня. — А откуда ж ты в конце концов узнал? Я тебе ничего не говорила…

— В конце концов я сам догадался… — И, помолчав, добавил: — Я очень люблю Кешу. Ведь вся наша юность связана с ним.

Медленно наступала ночь. Прошелестел ветвями ветер. Принес дым горящей лиственницы от дальнего костра и еще какие-то душные пряные запахи, смешавшиеся с тяжелым ароматом хвои.

Они пробудили давние юношеские воспоминания о ночевках в лесном шалаше, о рыбацком костре на берегу озера. И представилось брату и сестре: на арестантской барже плывет по Лене Кеша Аксенов на север, за горы, за тайгу, и медленно удаляется вместе с ним по широкой холодной реке их милая юность.

Прощай, Забайкалье, прощай! Этой осенью Миней уезжал в Петербург на работу.

Провожали Минея у Фоменко, пришли самые близкие товарищи. Сперва посидели в Костиной комнате, где все было так знакомо: узкая кровать, покрытая пикейным одеялом, над ней кнопками приколоты открытки: Максим Горький в черной косоворотке — лицо молодое, полное силы и задора; репродукция с картины Ярошенко «Всюду жизнь» — арестанты у зарешеченного окна бросают крошки голубям. Потом ужинали, пели песни: «Славное море, священный Байкал», «Смело, друзья, не теряйте бодрость в неравном бою». Потом затянули старую, любимую всеми:

И Минею путь сибирский дальний представлялся не так, как в песне пелось — трактом, по которому идут партии кандальников, — а двумя стальными колеями, уходящими в тайгу, в морозный туман.

«Путь сибирский дальний связал Забайкалье с Россией. Этим путем пришли сюда люди, идеи которых повернули нашу судьбу», — думал Миней.

И потянулся перед глазами Минея длинный, длинный сибирский путь. И все на нем было сейчас значительным, все хотелось запомнить, сохранить в памяти, потому что покидалось надолго. Может быть, навсегда.

Байкал лежал величаво и спокойно, подставив солнцу могучую грудь. Серебристой кольчугой покрывала ее легкая рябь. На переправе суетились люди, скрипели тросы парома. «И-э-эх!» — завели грузчики. Все звучало здесь гулко и мощно, как орган.

Вот уж свернулась вдали серебряным полукольцом красавица Ангара и скрылась за увалом. Замелькали склоны, покрытые пестрым цветочным ковром, и только опытный глаз Минея различал в причудливых узорах его пурпурные капельки кровохлебки, лиловые чашечки колокольчиков, яркие венчики саранки. В гигантскую падь спускается поезд, заболоченный ключ бьет из-под мшистого пригорка, камыш поднял к небу свои копья на берегах узкой речушки.

И снова зеленый океан тайги плещет за окнами, сливаясь с горизонтом.

Прощайте, быстрые, прозрачные реки!

Прощайте, холодные блистающие вершины, овеваемые свирепыми ветрами!

Под Красноярском начались сосновые леса, хмурые, насупленные, изредка только расцвеченные легкими белыми стволами берез. И пошли мелькать рощи, поляны, перелески и луга в лилово-розовой пене кипрея.

Гигантские долины могучих рек Енисея, Иртыша, Оби, нескончаемые гряды далеко на горизонте, синеватая даль, окутанная дымом лесных пожаров…

Прощайте, родные просторы! Сухие степи и роскошные нивы, сотни верст без человеческого жилья и города, множеством черных срубов взбегающие на пологие холмы.