Ирина Гуро - Ранний свет зимою

Ничего больше не сказал солдату тот прохожий, но запомнился Егору короткий ночной разговор.

Перед рассветом Егор проснулся от внезапно наступившей тишины. Дождь не шел больше. Лысый собирался уходить. Егор попрощался с ним, сказал:

— Спасибо вам за беседу.

Тот усмехнулся:

— Невеселая была беседа. Желаю тебе, солдат, службу отслужить, чести-совести не потерять! — И незнакомец зашлепал по лужам.

Отца Егор не застал в живых. Младшего брата, Ивана, Егор помнил тощим, долговязым подростком. Теперь он выглядел старше Егора — огромный мужик с нечесаной бородой, похожий на отца. Жена его, Марфа, худая, неприбранная, смотрела на деверя исподлобья. Двое детишек ползали на полу.

Иван обрадовался, когда Егор отказался от имущества. Видно, не раз обсуждали с женой: не придется ли делиться? Иван растрогался, поставил ведро браги. И Марфа подобрела. Долго сидели за черным непокрытым столом. Брат, тяжело шевеля заплетающимся языком, все пытался рассказать Егору, как умирал отец. А потом трезвым голосом сказал:

— Батюшка наш сильно мучился перед смертью.

Жалость и любовь к брату, к его измученной жене и худым детишкам охватила Егора. В солдатчине все думалось: где-то есть дом, родня. А пришел домой — нет, никому он тут не нужен!

Брат рассказал Егору, как приисковые рабочие собирали деньги, чтобы помочь похоронить отца. И Егору захотелось поблагодарить добрых людей.

Он хорошо помнил одинокую шахту у подножия пологой горы. Владелец ее, невысокий, коренастый человек в старой борчатке [6] Борчатка — верхняя одежда, похожая на поддевку. и рыжих унтах, сам нанимал рабочих, отчаянно торгуясь за каждую копейку. По нескольку раз в день хозяин спускался под землю, ругательски ругая всех подряд. И рабочие, случалось, посылали ему вслед замысловатую ругань. Был он весь на виду, со своей жадностью, жестокостью, со всеми подлостями и обманом. И ненавидели его лютой ненавистью.

Теперь десятки шахт прибрала к рукам известная в Сибири золотопромышленница вдова Тарутина. Мелких владельцев разорила, согнала с мест. Вдову на приисках в глаза не видывали, на шахтах она не появлялась. Доверенный ее, Собачеев, приезжал два раза в год: посмотрит книги в конторе, поговорит с управляющим и спешит восвояси. Управляющий-бельгиец аккуратно три раза в неделю обходил наземные работы. Если кто из шахтеров попадался ему на глаза, ласково спрашивал всегда одно и то же: «Голубшик, как себе поживаешь?» Под землей распоряжались десятники; только их и видели рабочие. Получалось, вроде они одни виноваты во всех шахтерских бедах.

А работать становилось все труднее, урочные задания росли, рабочие руки стали дешевле стертого медяка. И непонятно было, кто же так страшно угнетает народ, обсчитывает, обдуривает, заставляет на последние гроши забирать в казенной приисковой лавке тухлое мясо и заплесневевшую муку…

Егор помнил, как впервые спустился он с отцом под землю. Помнил ветреную осеннюю ночь, мокрую от дождя тропинку между высокими отвалами бурых песков, поднятых из шахты. В лунном свете они казались мальчику настоящими горами. За этими горами его ждала новая, тревожная, полная опасностей жизнь. Отец молча шагал рядом, с лопатой и киркой на плече. Когда стали спускаться в черный ствол шахты, Егорка испугался. Бадья качалась и скрипела, проваливаясь в сырую яму, откуда веяло холодом и плесенью. Ветер, поднявшийся от движения бадьи в колодце, едва не задул робкое пламя свечи, которую мальчик сжимал в руке. Страшно было подумать, что огонек может погаснуть, а в темноте где уж выбраться! Егорка вылез вслед за отцом, проводив испуганным взглядом, легко взвившуюся вверх пустую бадью. В случае чего — как же?..

Сначала шли в рост, не сгибаясь, потом поползли. Где-то капала вода, издалека доносился глухой стук. Завернули в тупик. Несколько человек, голых по пояс, отваливали глыбу. Людей была горсточка, и Егор поразился, что их так мало, а кругом громады пластов без конца и края…

Когда поднялись на поверхность, на солнечный простор, Егорка упал на землю, свет померк у него в глазах. Его окатили водой из ведра.

«Со всеми так впервой бывает», — проговорил отец.

Теперь рабочих на шахтах была прорва. Железную клеть лебедкой опускали на цепях. В большую клеть сразу заходили человек десять.

Ребенком Егор любил смотреть, как отец промывает золото, как проворные руки его осторожно погружают лоток в воду, равномерно встряхивают, подбрасывают, заставляя танцевать мелкие крупинки до тех пор, пока песок не уйдет с водой. А на дне лотка остается тонкий мерцающий слой чистого золота.