Ирина Гуро - Ранний свет зимою

Но для того чтобы эта мечта стала действительностью, Феде надо было окончить гимназию. И он старался изо всех сил.

Задумчивый Смагин был самым неприметным учеником в буйном шестом классе. И поэтому всех поразило то, что с ним произошло.

Закон божий преподавал отец Илларион, тучный, волосатый и неряшливый. Лиловая ряса его вечно была в сальных пятнах, в бороде застревали крошки. У него была смешная особенность: букву «е» он предпочитал произносить, как «ё», и этим несказанно веселил своих учеников: «подзёмный», «Микёны» и даже «имёнинник».

Но самой замечательной чертой духовного пастыря была непреодолимая сонливость. На уроках, уронив голову на белую веснушчатую руку, отец Илларион засыпал мертвым сном.

Вот тут-то в классе и начиналось веселье.

Однажды батюшка вызвал к доске первого попавшегося ему на глаза ученика и сонным голосом приказал:

— Расскажи про чудо в Кане Галилейской.

Спрашиваемый — это был Антон Щаденко — тотчас же забормотал нечто бессвязное. Продолжая нести всякую чушь, Антон подошел к доске и нарисовал мелом спящего на кафедре законоучителя. Сбоку же крупными буквами написал четверостишие, не очень складное, но смешное, потому что в нем как раз повторялись словечки отца Иллариона:

Хохот и шум поднялись невообразимые! Не стоило стеснять себя, поскольку отец Илларион никогда не просыпался до самого звонка, служившего ему своего рода будильником.

Антон, как артист, раскланялся у доски и пошел на свое место.

В это мгновение распахнулась дверь, и в класс вошел инспектор Кныш. Ученики, глядевшие на Кныша, словно кролики на удава, не заметили, как Федя Смагин, постоянно сидевший из-за малого роста на передней парте, метнулся к доске. А через несколько секунд все увидели Федю у доски с тряпкой в руке, и за эту же руку его держал инспектор Кныш.

С доски были уже стерты и рисунок и стихи. Остались только слова «аки лёв».

— Пр-еккррасно! — проквакал Кныш и потащил Федю из класса.

Федя предстал перед директором.

Адам Адамович Козей был почти гном, с лицом гладким и розовым, без всякой растительности, даже без бровей. На совершенно голом лице мерцали за стеклами очков круглые желтоватые глаза.

Директор сидел в высоком кресле на кожаной подушке, а Федя стоял перед ним, вытянув руки по швам.

Адам Адамович, выходец из Швейцарии, неизвестной национальности, но православного вероисповедания, говорил по-русски преувеличенно правильно, старательно выговаривая согласные. На вопрос, что было написано на доске, Федя простодушно ответил: «Четверостишие». По требованию директора он привел его полностью.

— Кто является автором сего пасквиля?

— Стихи сочинил я, — ответил Федя запинаясь.

Директор отнюдь не собирался подымать шум по поводу четырех забавных строчек. Стоит только раздуть этот незначительный инцидент, и в городе сейчас же начнутся толки о том, что в гимназии «беспорядки».

Он разъяснил гимназисту Смагину, что шалость его особенно нетерпима по отношению к законоучителю, и патетически воскликнул:

— Да верующий ли вы, гимназист Смагин?

Гимназист молчал. Впервые в жизни он задал себе вопрос: в самом деле, верующий ли он?

Федя верил в добро, в высшую справедливость. Но что общего имело это с глупыми сказками о разных чудесах? Даже первоклассники знают, что вино производят на винокуренных заводах, а не «претворяют» из воды, и кто же поверит, что пятью хлебами можно накормить целую ораву голодных!

Нет, видимо, он Федор Смагин, неверующий человек в том смысле, в каком понимает это директор. По-честному надо было бы так и сказать директору. Но на это Федя не решался. Он молчал.

Адам Адамович возмутился:

— Я вижу, вы не поняли всей тяжести своего проступка! Отец Илларион — особо уважаемый наставник, и уроки его — особо важные уроки.

Федя не мог с этим согласиться, так как не умел лгать. Но у него не хватало мужества сказать правду, и он продолжал молчать.

Тогда директор понял, что модные атеистические веяния проникли во вверенное ему учебное заведение и что гимназист Смагин закоренелый безбожник.

— Идите к себе на квартиру и ждите решения. Полагаю, что вы будете исключены из гимназии, — строго сказал директор, нажимая на согласные.

Для Феди наступила новая и страшная пора жизни. Он не видел выхода и считал себя погибшим. Больше всего его угнетала мысль: что будет с отцом, когда он обо всем узнает?