Ирина Гуро - Ранний свет зимою

— Не должно быть, Жук чужого не пропустит! — усомнился Иван Иванович.

Костя распахнул легкую, из шелёвок, дверь.

В ярко освещенном солнцем проеме стояла маленькая девочка в пестром сарпинковом платьице. Тряся золотыми кудряшками, она распевала:

— Испугала деда, деда испугала-а! — и заливалась звонким смехом.

Фоменко, нагнувшись, удивленно рассматривал певунью.

Иван Иванович просиял, подхватил внучку, подбросил ее и опустил на кучу хрустящих стружек. Девочка залилась еще громче.

И все засмеялись тоже.

— А что, товарищ Миней, — спросил Иван Иванович, — вот эта пичуга увидит другую жизнь аль нет?

Иногда занятия кружка происходили на квартире Кости Фоменко.

Елена Тарасовна, мать Кости, невысокая, полная и очень моложавая, сохранила, несмотря на долгую жизнь в Сибири, мягкий украинский говор. И дочки ее были такие же маленькие, подвижные и пухленькие. Единственным мужчиной в семье после смерти отца остался Костя. Неловко двигался он в небольших комнатках и виновато улыбался, когда озорницы сестры ему напевали:

— Гулливер, Гулливер! Братец Костя — Гулливер!

Книжку про Гулливера, в красном переплете с золотом, Костя когда-то подарил старшей, Оленьке. Теперь историю про Гулливера знала и самая маленькая — Аннушка.

Елена Тарасовна и старшие ее дочери вели хозяйство, держали коз и птицу, поддерживали в приличном состоянии домик, доставшийся им от отца, и, по обычаю родного края, ежегодно под пасху белили свою хату, не считаясь с погодой.

Взрослые члены семьи прилежно трудились, и поэтому удавалось сводить концы с концами. Малыши не голодали, не бегали замурзанными, а Елена Тарасовна шила себе незатейливые кашемировые платья, которые надевала, когда носила молоко на продажу в знакомые дома.

И так как сама она была очень чистоплотна и миловидна со своими черными косами, уложенными вокруг головы под цветной косынкой, то ее охотно пускали в военный госпиталь, где она сдавала молоко на кухню. Так она стала «поставщиком двора», как ее в шутку называл военный фельдшер Богатыренко.

А уходя с пустыми бидонами, Елена Тарасовна останавливалась поболтать с солдатиками из роты выздоравливающих. Все они радовались посещениям общительной и толковой вдовушки.

Глядя на них, Елена Тарасовна думала о сыне Косте. Уж очень он смирен. Двадцать три года, мастер, видный собой, с девушками не водится, с парнями не дружит, в трактир не захаживает.

«Вот такие-то тихие и ударяются больше всего в водку, — тревожилась Елена Тарасовна. — Сперва-то ничего, всё ждут другой, хорошей жизни, а потом как увидят, что нет ее и ждать нечего, так тотчас же кидаются в кабак! Господи, отврати! Не дай сыну стать пьяницей!» — простодушно молила Елена Тарасовна, а воображение рисовало ей страшные картины: сын пропивает получку, пьяный является домой, буянит, крушит все, что ни попадется под руку, и разбивает горку с посудой. Девочки, видя такой братнин пример, идут по плохой дороге. Вся семья разваливается…

Но сын в кабак не кидался и водки в рот не брал.

А между тем через знакомых и соседок стали доходить до матери удивительные слухи: то Костя дал по шее какому-то Прошке за то, что тот Прошка будто бы доносил на рабочих… Да что Прошка! Самому начальнику нагрубил Костя! А то, узнала мать, табельщика Удавихина за обсчет схватил за грудки, да и выкинул в окошко!

— Костенька, — говорила мать, нежно гладя черные кудрявые волосы сына, — что это ты, сынку, опять какого-то Прошку прибил? Нехорошо рукам волю давать. Твой отец сроду этим не занимался. А тоже видный из себя был мужчина!

— Да не могу я, мама! Не могу видеть, как с людей семь шкур дерут! Всюду несправедливость! Правый гибнет, а злодей ликует! — убеждал Костя мать.

Вот эти слова и взволновали Елену Тарасовну.

Что несправедливость — это, конечно, правда. Уж кому-кому, а ей, вдове, поднявшей на своих плечах семью в шесть человек, это известно.

Но слова насчет злодея были не Костины. Он их где-то услышал или из книжки вычитал. Книжка про злодея, должно быть, книжка запрещенная, а человек, научивший Костю таким словам, — лицо секретное.

И все-таки Елена Тарасовна не очень испугалась. Покойный муж ее, Кондрат Фоменко, давно, еще в России, будучи железнодорожным машинистом, или, как он себя называл, механиком, помогал секретным людям и как-то даже удачно провез на паровозе одного человека, которого искали жандармы. Елена Тарасовна, узнав об этом, заохала. А Кондрат Фоменко заметил: «Стыдно рабочему человеку не помочь тому, кого полиция за правду преследует».