Людмила Матвеева - Школа на горке

Потом он перечитывает письмо. Почему нельзя написать так, как чувствуешь? Что-то теряется, выдыхается, когда слова пишутся на бумаге. Перед словом «Юра» он вписывает «твой». Сказать так ей он бы не посмел, а написать решился.

* * *

Сегодня вечером Борис дома один. Папа еще не пришел, а мама сказала:

— Борис, я ухожу, надо навестить тетю Лизу, она сломала ногу. Ужин на столе, ешь с хлебом, не забудь выпить молока.

Про папу мама ничего не сказала, ничего не просила передать. Раньше она обязательно что-нибудь бы сказала.

Хлопнула дверь, мама ушла, Борис остался один. Немного послонялся из угла в угол. Все как всегда. На окне коричневая штора в желтых кружочках. Раньше Борису очень нравилась эта штора, желтые кружочки были похожи на мандаринчики. Теперь коричневая штора выглядела мрачной. В углу телевизор. Раньше Борис обязательно включил бы его. Пусть хоть что-нибудь показывает, не все ли равно — кино, концерт, футбол, все интересно. Теперь он поглядел на темный экран и отвернулся. На стене большой календарь с японскими красавицами. Красавица в красном, другая — в зеленом, в желтом. Раньше Борис думал, глядя на них: «Какие замечательные красавицы». Теперь подумал: «Вырядились в свои разноцветные халаты. И что хорошего?» На тахте сидит потертый плюшевый мишка. Раньше Борис любил этого медведя, даже в детский сад с собой носил и во сне с ним не расставался, а чтобы мама не отбирала, клал на мишкин плюшевый живот свою щеку. Теперь мишка сидел, повалившись на бок, Борис, проходя мимо, не посадил его ровно.

Все было на своих местах, но квартира стала не похожа на себя.

Когда папа бывал дома по вечерам, в доме всегда получался какой-нибудь беспорядок. Валялась на полу прочитанная газета, лежали окурки в пепельнице. Или яблочный огрызок торчал на спинке дивана.

Мама смеялась и говорила:

«Ну когда ты привыкнешь к порядку? Неужели трудно?»

«Конечно, не трудно, — мирно отвечал папа, — я больше никогда не буду набрасывать. Я уберу».

Мама убирала сама, а папа снова устраивал назавтра беспорядок. Но от этого беспорядка Борису было хорошо. Папа дома, он читает газету, грызет яблоко, а когда решает кроссворд, карандаш обязательно закатывается под тахту и лежит там до следующей уборки. Ну и пускай лежит. И пускай будут окурки в пепельнице. Когда пепельница пустая и чисто вымытая вот уже сколько дней, от этого совсем плохо. И нет ощущения порядка, а, наоборот, беспорядка.

Все на своих местах. Кресло не сдвинуто с места. Плотно прикрыта дверь в другую комнату, а раньше папа всегда оставлял ее полуоткрытой, и она скрипела, когда ее качало сквозняком.

Борис собрался пойти к Муравьеву, не хотелось сидеть дома. Но тут зазвонил телефон. Женский голос сказал:

— Я по поводу обмена. Вы давали объявление?.. Алё!

Борис молчал. Он не мог выговорить ни слова. Да и что говорить?

— Вы слушаете? — настойчиво говорил голос. — Алё! Алё! — Она стала дуть в трубку.

— Я слушаю, — наконец проговорил Борис.

— Детка! Позови кого-нибудь из взрослых.

— Вы слушаете? — Борис говорил очень решительно. — Папа просил передать — мы отказываемся меняться. Передумали. Поняли?

Он не заметил, как открылась входная дверь, отец вошел в квартиру. Он отпер дверь своим ключом и стоял в коридоре. Пока Борис говорил с незнакомой женщиной, отец стоял там, в темном коридоре, не зажигая света, не снимая пальто, не выпуская из рук портфеля.

— И не звоните сюда больше! Папа не велел!

— Несерьезный человек твой папа! — сказал голос. — То надумал, то раздумал. Морочит людям голову.

— Нет, мой папа, очень хороший! Не имеете права так говорить! Мой папа самый лучший! Вам и не снился такой папа!

Женщина давно положила трубку, а Борис все кричал. И по лицу катились слезы.

Отец шагнул в комнату. Прижал голову сына к пальто, ладонь лежала на спине Бориса, у того вздрагивала спина, лицо зарывалось в жесткую ткань пальто.

— Не плачь, не плачь. Только не плачь, — говорил отец.

— Я не плачу, не плачу, не плачу, — твердил Борис.

* * *

В этот день Юра вместе с Хабибуллиным и Васей Носовым дежурили по кухне. Рано, еще на рассвете, когда туман над рекой стоит столбиками, когда тянет холодом от травы, от дерева, от самого неба, они сидели друг против друга на березовых чурбаках около столовой и чистили рыбу. Юра сразу исколол руки, слизывал кровь украдкой. Узкие черные глаза казаха Хабибуллина смотрели деликатно мимо Юры. Хабибуллин пел протяжную, песню без слов и без мелодии, чистил рыбешку; вид у него был такой: раз надо, нечего тратить на это всякие «трудно» или «легко». Надо, вот я и делаю свое дело. Юра завидовал ему. Рыбешка была скользкая, вылетала из рук, шлепалась на землю, облеплялась травинками, сосновыми иголками и песком. Надо было до завтрака вычистить тысячу колючих рыбок.