Илья Москвин - Форвард — в защиту

Наверно, ресторан уже закрывался — все его работники сами сидели за столиками и ели. Здесь же находился и проводник-кавказец, с кем-то беседовал. Официантка, зевнув, подала Юре меню.

А Юра, ощупав карман, вдруг похолодел: деньги, переложенные из бумажника, исчезли. Плакали денежки, и Юра чуть не плакал. Теперь, если ссадят, то и домой не доберёшься: в кармане всего рубль бумажный, рубль металлический, да, может, ещё и мелочью рубль наберётся. Итого, трёшник… Снова подошла официантка. Вид у неё был усталый и презрительный.

— Дайте бутерброд с колбасой и чай, — уныло распорядился Юра.

А деваться-то ему некуда. Тогда он ещё заказал нарзану, потом решился на второй бутерброд. Расплатился. Глядел в окно на убегавший вечер. Что было делать?

Делать можно было многое. Много можно было ещё совершить в этой жизни бессмысленных поступков. Например, залезть под стол. Так Юра и поступил, предварительно оглядевшись. Под скатертью его не было видно. «Буду здесь ночевать», — решил он.

Совсем поглупел человек от горя. Нет чтобы пробираться в общий вагон, где вообще не поймёшь, кто на каком месте сидит.

А тут ещё перед ним чьи-то запоздалые ноги появились — да не чьи-то, а те самые, в белых шерстяных носках… «Мелиоратор»! Ноги вытянулись — в Юру уткнулись.

— Эва! — сказал старичок, заглянув под скатерть. — Да это никак опять ты. Да я смотрю, у тебя ещё другая фамилия есть — «Шпион»!

Он побагровел и вдруг как стукнет кулаком по столику:

— Эй, вы, начальники! Эй, повара! У вас человек поесть спокойно может? Или как? — И уже дрожащими пальцами вытаскивал свою знаменитую эмпээсовскую книжечку: рефлекс такой у него был. Другой же рукой приподнимал скатерть.

А под скатертью Юрины кеды, а под скатертью Юрины брюки, а под скатертью и сам весь Юра Голованов… Всё. Сейчас арестовывать будут добра молодца.

Появился проводник-кавказец.

— Зачем шумишь, товарищ дорогой? Не нервничай, пожалуйста. Мы сейчас этого безбородого очковтирателя выдворим. Ну, заяц! — наклонился он к Юре. — Выходи!

— Наполеон! — крикнула официантка. — Ты его давай к старшому…

Однако проводник Наполеон остановился с Юрой в тамбуре и сказал:

— Ну, Лис Патрикеевич, выкладывай правду.

— Нет у меня тут никаких папы с мамой, — с безнадёжной простотой молвил Юра.

— Знаешь, у меня тоже возникла такая мысль, — деликатно и озабоченно произнёс Наполеон, — Вот что. Сейчас этот кошмарный человек уйдёт, и мы с тобой поужинаем. А заодно обсудим, как дальше жить.

…Нет, события всё же разворачивались правильно. И развернул их этот не особенно молодой, невзрачный человек. Так ведь и должно быть: когда ты едешь по правому делу, обязательно найдётся хоть один, кто тебя поймёт и поддержит. И это так просто: повернуть, как Наполеон, невидимый… нет, не стоп, а другой — хороший кран. Кран, которому надлежит быть в распоряжении каждой человеческой души.

ВООБРАЖАЕМЫЙ МЯЧ КАТИЛСЯ ПО ОПУСТЕЛЫМ И ПРИТЕМНЁННЫМ КОРИДОРАМ ВАГОНОВ, ВКАТИЛСЯ В ПУСТОЕ КУПЕ, ГДЕ ЮРА И ЗАНОЧЕВАЛ. А ПОТОМ, ОБВЕДЯ НОЧЬ, ЮРА ПОВЁЛ ДРИБЛИНГ ВОСПОМИНАНИЙ СНАЧАЛА ПРЯМО ПО РЕЛЬСАМ, ПРЯМО ПО ШПАЛАМ — потому что поезд давно прибыл и стоял в тупике далеко от перрона. Это была Москва.

И ВОТ ДРИБЛИНГ ИДЁТ ПО БОЛЬШОЙ КАЛИТНИКОВСКОЙ УЛИЦЕ.

И вот он — знаменитый Калитниковский, или Птичий, рынок. Рынок, который вполне бы мог называться «Рыбий», «Собачий», «Кошачий», «Кроличий», да мало ли ещё чей. Нет, пожалуй, всё же в первую голову — «Рыбий»…

Юра оторопел. Он увидел за оградой толпу, причём было непонятно, что можно в такой густой массе делать, кроме, разве, того, как просто стоять, вытянув руки по швам.

У входа культурные девушки и женщины продавали котят, И вообще народ тут был приличный. Присутствовал даже Николай Дроздов из телепередачи «В мире животных». Продавал гиббона.

К нему подошли Юрины родители и стали прицениваться. Дроздов наставительно сказал, словно набивая цену:

— Гиббоны — единственные человекообразные обезьяны, передвигающиеся на двух ногах.

«Значит, я тоже гиббон», — подумал Юра и очнулся.

Он дома, на тахте. За стеной телевизор. Показывают «В мире животных». Звук стал громче, потому что дверь приоткрыл отец.

— Юрий, не обижайся на меня, — сказал отец.

Но это было не всё. По умиротворённому виду Юры Александр Александрович догадался, что операция «Рыба», видимо, закончилась успешно. Почему бы сейчас не сделать сыну приятное — вскользь, небрежно, как что-то малозначащее, не сказать, например, такое: