Елена Габова: Отпусти меня

У мамы, кажется, есть валерьянка. Она иногда пьет, когда мы с ней поскандалим. Двадцать, нет, тридцать, сорок капель накапаю в воду и выпью. Может, перестану думать о нем. Я направилась к выходу из школы.

– Куда? – спросил охранник.

– Подышать, – я закашлялась, не нарочно закашлялась, в самом деле приступ напал.

– Что, воздуха не хватает?

– Да.

Ничего не сказал усатый дядька.

Я вышла на улицу. Моросил дождь. Шел с неба пунктиром, словно шагами. Я постояла под его тупыми холодными подошвами.

А вот Соколовского охранник не выпустил.

Он стоял у поста и ждал, пока я зайду. Тоже отпросился с урока?

– Леся!

Я шарахнулась от него на лестницу, выше, выше, скорее, скорее в класс!

– Леся, подожди. Ну подожди, Лесь!

Нет, нет, нет, не надо ничего.

Я влетела в класс, как будто за мной гнались враги.

– Что с тобой? – встревоженный голос учительницы.

– Ничего, – отрицательно трясу головой. – Все в порядке.

– Садись.

Он зашел минут через десять. Власа Григорьевна стрельнула глазами в него, в меня.

– Садись быстрее, – Соколовскому.

И снова на меня смотрит.

Сел на свое‑мое место, и с той стороны заработал магнит.

Ото всех отворачиваюсь, всех стыдно. Мне кажется, все знают, что произошло десять дней назад, все хихикают в спину.

Он меня тоже стал сторониться.

Встретились в коридоре, отлетели на два метра. Мой «отлет» независимо от меня происходит, мне вовсе не противно его видеть, но – страшно, но как-то по-особому страшно, не страшно в смысле «опасно», а страшно в том смысле, что вдруг снова это повторится, а это нельзя. Мне даже взглядом с ним встретиться боязно. Но почему он-то стал шарахаться? Что такого страшного он увидел во мне? Я, наверное, как-то неправильно устроена, ведь там все так сложно, если получается сложный ребенок. Не может быть, чтобы у меня, которая болеет ангиной по пять раз в году, было все так же, как у других, правильно и хорошо.

Но я заметила, что, шарахаясь, он все же смотрит на меня, смотрит глубоко и грустно.

После школы я отправилась домой одна. Валька ушла в другую сторону и даже не сказала куда. И тут за спиной я услышала глухой, непонятно почему глухой, голос Соколовского:

– Прости.

Он мимо пролетел и даже немного задел меня широким плечом. Я смотрела в его спину в красной куртке, на его длинные ноги в кроссовках с белыми задниками, и во мне колотилось сразу в двух местах, в сердце и там…

Я встретила его на крыльце своего дома. Он меня ждал. Я приложила магнитный ключ к домофону, и когда дверь запиликала, он открыл ее передо мной. Я влетела под его рукой. Без «спасибо» (за то, что открыл дверь), без «уйди, дурак» (за тот раз).

Он остался на улице. Я боялась, что он тоже зайдет, и сердце колотилось. Я хотела, чтобы он зашел. Чтобы обнял меня в темноте подъезда. Чтоб сердца рядом… Много хотела! Глянула в окно – специально сбежала к окошку с лестничной площадки: может, увижу красную куртку?

Шел, сутулясь, прочь, прочь от нашего дома. Руки в карманах. Школьный рюкзак на одном плече. Внезапно повернулся, посмотрел на мой дом, на окно, откуда я за ним наблюдала, я быстро спряталась за косяк. Прислонилась к стене, не дышу. Он меня увидел? Невозможно, расстояние слишком большое, уже далеко ушел. Но меня словно ледяной водой окатил его далекий взгляд.

Не хочу о нем думать. Но сильно бьется сердце, когда его вижу в школе, когда он смотрит на меня. Его взгляд убегает, и я от его взглядов убегаю, прячу глаза, а однажды сказала себе: не спрячу, не посмотрю вниз, что я как стыдливая невеста, я ему не невеста, я вообще никто, да пошел он… Он вообще не имел права так делать в палатке, он даже меня не спросил… И когда он взглянул на меня в очередной раз, я сощурилась и – в упор на него, закусив губу, сначала глазами: «Да, да, это я! Чего смотришь? Не узнаешь?»

– Чего смотришь? – спросила вызывающе.

Он покраснел как индюк и сам отвернулся.

В нашем городе в позапрошлом веке жил композитор. Очень талантливый, известный на весь мир. Так что мы тоже «могём». В доме, где он жил, теперь музей. Во дворе – старые кусты сирени. Ветки сейчас без листвы, и видно, насколько они густые – как серые огромные щетки с щетинками в разные стороны. Они тут, наверное, вообще с девятнадцатого века. На клумбах – засохшие цветы, припорошенные снегом. Летом тут, наверное, обалденно красиво, но на экскурсию нас повели сейчас, поздней осенью, перед снегом. Домик небольшой, сейчас у людей дачи крупнее, семья композитора была, видать, небогатой. И вот в этот небольшой уютненький дом мы пошли всем классом, потому что любой нормальный человек должен знать своих знаменитых земляков.