Валентина Семенцева: Лист фикуса

Мама взяла из шкафа бельё и застелила постель. Накормила меня чем-то и уложила в кровать. И вдруг начался обстрел, и снаряд попал прямо в наш дом. Лёжа в кровати, я увидела, как стенка отодвинулась от потолка, стала падать штукатурка. Мама бросилась ко мне и накрыла меня собой, на неё упал кусок потолка. Потом всё стихло. Мы боялись пошевелиться, стенки могли сложиться, как карточный домик. Приехали пожарные, стали звать, есть ли живые. Мы откликнулись. Когда мама открыла дверь комнаты, то дальше оказалась пустота. Никакой красивой квартиры, пропасть. Пожарные поставили лестницу и велели нам побыстрее спускаться. Мама спустилась сама, а я крепко держалась за шею и спину пожарного.

Мы опять вернулись на Балтийскую улицу.

У каждого человека есть что-то такое, что делал или говорил в детстве только он. Я, куда бы ни приходила, сразу заявляла: «Мы с папой самые красивенькие, у меня глазки голубые, а у папы розовые» (у папы были глаза светло-карие). Но в блокаду, в голод, в бомбёжки, казалось бы, было не до красоты. Но это не совсем так, и однажды моя мама всем напомнила о мирном счастливом времени.

Меня определили в детский сад на Тракторной улице. Близился Новый, 1943 год. Привезли ёлку. Мы, дети, делали ёлочные украшения, учили стихи. Мама решила приготовить мне костюм снежинки.

У нас было новое красивое шёлковое детское платье цвета чайной розы. Его принесла соседка ещё в начале блокады. У неё умерла дочка, и она отдала её платье мне. Платье было как раз для праздника.

Мама сшила белые трусики, связала белые носочки, нашла бант. А вот туфелек не было. Мама решила не отступать и сшить белые тапочки с помпонами сама. Вечером, после работы, она их смастерила.

На праздник мы немножко опоздали. Уже все дети водили хоровод вокруг ёлки, пели. Мама меня быстренько переодела и подтолкнула в зал. Последовала немая сцена. Дети были в рейтузах, шароварах, свитерах с длинными рукавами.

И вдруг: голые ручки, голые ножки, красивое лёгкое платье и большой белый бант.

Дети не знали, что так бывает, забыли за годы войны и с удивлением смотрели на меня. А лица взрослых вдруг изменились, я это хорошо помню. Они потеплели и засветились, как будто внутри их зажглись свечи, огоньки. Они вспомнили счастливые мирные годы. Мама опаздывала и, увидев, что сюрприз получился, поспешила на работу. А все стали танцевать, смеяться, радоваться. И я вместе со всеми. Меня выбрали королевой. Единственное, что смущало меня, так это голые руки и ноги. Из-за холода и голода все привыкли ходить укутанными.

Праздничное платье мы долго хранили. После войны, когда тоже было трудно с одеждой, мы подарили его маленькой соседской девочке.

В садике было хорошо. Мы рисовали, лепили из пластилина, вырезали фигурки из бумаги. Если за кем-то вечером не приходили, то на большую плиту на кухне, что топилась дровами, клали матрасы, одеяла. Мы, дети, вместе с поварихой и дежурной воспитательницей укладывались там спать одной дружной семьёй.

Как ни хорошо было в детском саду, но я была очень слаба. У меня от голода была дистрофия — это такая болезнь. Как только представилась возможность, меня отправили в санаторий. Мама говорила, что санаторий был в Токсово, на берегу озера.

Я помню, что нас везли в пригородном поезде. На станции, где мы вышли, был высокий зелёный косогор, весь в цветах. Я положила свою куклу и стала собирать по дороге цветы. Когда я спохватилась, что забыла куклу, мы уже далеко ушли от станции, и за моей куклой никто не стал возвращаться.

Что такое комары, я не знала, а их у озера было очень много. Они накинулись на меня. Укусы страшно чесались. Когда к концу дня медсестра обратила на меня внимание, мой вид был ужасен. Медсестра намазала укусы зелёнкой, и я стала вся зелёная. Доктор велела положить меня в изолятор.

Утром, когда я проснулась, то увидела белую чистую комнатку, три кроватки, белые занавесочки, открытое окно. Ветерок с озера приятно дул, дверь была заперта. Ко мне никто не приходил, а я захотела есть. В окно было видно, как другие дети играют у озера.