Кристине Нестлингер - История одной семейки

Потом приперлись тетя Лизи и Андреа. Тетя Лизи частенько приходит днем домой. А с какой стати тут объявилась моя сестра, понятия не имею. Обычно в обед она где-то в районе университета.

Обе уже все знали и жаждали объяснений. Но мне показалось идиотским излагать все по второму кругу.

А вот бабушке, конечно же, нет! Она представила Андреа и Лизи их брата и племянника как вице-босса наркомафии. Тетя Лизи ответила на это возгласами типа «о-боже-боже-Ольфи» в стиле тети Феи. Андреа схватила меня за плечо, тряханула со всей силы и принялась выпытывать, как на допросе:

— Ты что-нибудь хранишь дома?

Сначала я даже не понял, о чем она. Лишь когда сестра сказала: «Тогда надо избавиться от этого! Если школа обратится в полицию, они устроят в доме обыск!», мне стало понятно, что ее свербит.

Андреа подталкивала меня к моей комнате. Бабушка, тетя Фея и тетя Лизи влачились следом. Андреа непрерывно верещала всякую хрень вроде «Будь благоразумен», или «Отпираться не имеет смысла!», или «Ты должен признаться, где все хранишь, иначе мы не сможем тебе помочь!»

Человеку, по врачебной ошибке попавшему в сумасшедший дом, вряд ли было бы хуже, чем мне тогда!

Четыре бабы не постеснялись даже обыскать мою комнату, словно заправские полицейские. Андреа приговаривала: «Это для твоего же блага!», тетя Фея то и дело спрашивала: «А как выглядят эти штуки, которые мы ищем?» Тетя Лизи объясняла ей что-то про «белый порошок» и «серо-коричневые шарики».

Пока они перерывали мои вещи, я стоял у окна, уставившись в сад, и удивлялся, почему это мне совершенно не до моего знаменитого «первобытного крика». Он бы очень пригодился, но во мне совсем не было орательного воздуха. И я бы не смог выдавить из себя ничего громче визга морской свинки.

Рыскающие по комнате бабы нашли пару сигарет в ящике письменного стола. Тетя Лизи провозгласила, что речь может идти о «специально подготовленных самокрутках». Андреа посчитала это «чепухой». Бабушка предложила распотрошить их проверки ради.

— Куда они обычно это суют, — озабоченно спросила она, — в табак или фильтр?

Просветил ее кто-нибудь или нет, я не услышал, потому что через тот кусочек сада, что был виден мне из окна, к дому шла Йоши. Я хотел выйти из комнаты, но Андреа вцепилась в рукав моей рубашки.

— Ты останешься здесь! — закричала она. — И никуда не пойдешь! Ишь, чего захотел!

А бабушка, потроша фильтр, заорала:

— Я обещала Мони, что ты не покинешь дом, пока она не вернется!

— Я просто открою дверь, — сказал я, — пришла моя подружка.

Подтверждая мои слова, мелодично зазвонил звонок. Четыре бабы уставились друг на друга.

— Я открою, — сказала тетя Лизи.

Три родственницы кивнули ей.

— Ничего ты не откроешь, — взвился я, — своей подруге я сам открою дверь. А если ты меня не выпустишь, — гавкнул я на Андреа, — я тебя сейчас так пну — три недели будешь с синяком ходить!

От неожиданности Андреа выпустила мою рубашку, тут же попыталась снова ее схватить, но я уже выбежал из комнаты. Я скатился с лестницы, как скорый поезд. Четыре бабы меня не преследовали. Они стояли наверху на лестничной площадке и таращились мне вслед.

Я открыл дверь. Мне не хотелось, чтобы Йоши входила. То, что творилось в доме, было настолько отвратительным, что гостям показывать все это не стоило.

В сад сегодня не выйдешь — там холодно и ветер.

А на кафе у меня не было денег. И, кроме того, если бы я попытался уйти, четыре фурии наверняка погнались бы за мной и попытались задержать. Наверное, все эти сумбурные мысли отразились на моем лице, и вид у меня был совершенно беспомощный, потому что Йоши сказала:

— Прости, что заявилась вот так запросто. Но до четырех я бы не дотерпела.

Мою нерешительность Йоши поняла так: мне сейчас не до разговоров по душам.

Ее крохотный нос задрожал, как у зайца, глаза наполнились слезами, и она прошептала:

— Помоги мне! У меня больше никого нет!

Раньше я никогда не видел, чтобы такие крупные слезы так тихо и благородно текли по таким красивым щекам.

— Заходи, — сказал я, и смутное подозрение, угнездившееся во мне за последние дни, что я, наверное, люблю это маленькое тощее создание, одетое не пойми во что, превратилось в уверенность. Не знаю, как чувствуют себя другие, когда вдруг осознают такое. Наверное, на них это осознание сваливается не в тот самый момент, когда за спиной караулят четыре истерички, а перед ними рыдает объект их любви.

Во мне вдруг перепутались все резинки. Дело в том, что я живу в уверенности — с медицинской точки зрения неверной, но стопроцентно верной с точки зрения чувств, — что внутри я весь опутан резинками, которые и держат меня вместе как целое. Они натянуты во мне крест-накрест и вообще по-всякому. Иногда они провисают, а потом вдруг туго натягиваются. Бывает, что какая-то резинка почти рвется или одна закручивается вокруг другой. Ощущения невыносимые! Хотя я к этому давно уже привык.