Анатолий Петухов - Сить — таинственная река

Однажды, когда они вот так лежали, изнуренные тяжелой работой, к ним завернул Никифоров, возвращавшийся из районного центра. Он подошел неслышно и вдруг крикнул:

— Подъем!

Митя и Ленька вскочили как ошпаренные.

— Земля-то холодная, с поту не застудите спину, — сказал он, здороваясь, а сам тут же сел на стерню и вытянул ноги. — Вчера пятьдесят, да и сегодня уж сорок верст отмахал, ноги будто чугунные…

Митя и Ленька сели подле Никифорова и молча ждали, что он скажет, какие вести принес из райцентра.

— Твое дело, Леня, в порядке, — заговорил Никифоров. — Документы из детского дома пришли, опекунство оформлено по всем правилам. До восемнадцати лет под присмотром Федора Савельевича жить будешь. А вырастешь — сам дедушке помогать станешь. Понял?

— Понял. — Ленька кивнул головой.

— Ну, что вам еще хорошее сказать? — Никифоров взглянул на серьезные выжидающие лица ребят и невесело улыбнулся. — Хорошего, пожалуй, больше и нет…

— О Гришке-то, предателе, ничего не узнавали? — полюбопытствовал Ленька.

— Узнавал. Десант должен был захватить Мальменьгу и попытаться прорвать фронт западнее Шухты… Кривой, по словам Гришки, еще в первую ночь отказался вести десант на Мальменьгу, но пообещал рассказать, как лучше, безопаснее туда попасть. Сам же он вроде бы в Сибирь хотел сбежать…

— Во сволочь! — невольно вырвалось у Леньки. — То-то они Сибирь вспоминали!

— Если Гришка правду сказал, то ссоры между братьями на болоте не было, — продолжал Никифоров. — Но Гришка предупредил Кривого, что отпустит его с миром только тогда, когда Мальменьга будет взята. Кривой на это ничего не сказал, а потом вдруг бросился с ножом.

— Чего ж ему оставалось делать? Раз продался, все равно конец один — могила, — сказал Митя.

Никифоров стал закуривать. Ребята знали, что напоследок у командира оставлено самое главное, и терпеливо ждали, когда он заговорит об этом главном.

— На фронте без перемен. Но на всякий случай начнем готовить народ к эвакуации. Сельскохозяйственные работы будем свертывать: в первую очередь надо сберечь от диверсантов то, что у нас есть, — скот, хлеб, картофель, сено… Вот так!..

Наступило молчание.

— Да вы носы-то не вешайте! — уже бодрее сказал Никифоров. — Вон под Тихвином-то в начале зимы как ударили наши по немцу, так до самого Волхова, до реки, его откинули! То же и под Шухтой может случиться. — Никифоров поднялся.

Ребята тоже встали.

— Павел Иванович! Я у вас спросить хотел…

— Ну спрашивай, а то ведь уйду!

— Мы тут с Митей говорили… Хочу в комсомол вступать.

— В комсомол? Что ж, дело хорошее. Рекомендацию дам. И Митя, наверно, даст?

— Конечно! — ответил Митя.

— Ну вот! Так что можешь писать заявление.

…Никифоров шел краем поля, смотрел на свежевспаханную полосу земли и, сам того не замечая, ускорял шаг, чтобы добраться до дому, пообедать и тоже встать за плуг.

«Свернуть работу мы всегда успеем, — думал он, — а то, что вспахано осенью, весной найдется…»

Затишье в Сухогорье разрядилось глухой сентябрьской ночью гулким звоном набата.

Размеренные удары всполошили окрестные деревни, подняли на ноги всех. В Коровьей пустоши тоже заскрипели ворота. Люди торопливо выходили на улицу и спешили к дому Федора Савельевича, молча созерцая багровое зарево, полыхающее над лесом.

— И гореть-то там нечему, — раздумчиво сказал кто-то. — Ни одной деревни в той стороне на двадцать верст нету, до самого Серкова… Лес разве…

Федор Савельевич, босой, в одной рубахе, стоял неподвижно и молчал: он знал, что́ горит, и мысли одна мрачнее другой приходили в голову.

— Не иначе, стога горят на Кокуевской либо Никоновской пожнях, — тревожно сказал Антип, стоявший рядом с бригадиром.

— А может, все-таки лес?

— Сено! — отрезал Федор Савельевич. — Сено горит!

— Так ведь больше десятка стогов там!..

— Было больше десятка…

— Отчего б ему загореться? Поджог?

— А што ж ишшо! Теперь начнут шкодить…

А набат все гудел и гудел, и каждый удар его болью отзывался в сердцах людей.

— Так что же получается? — закричала Фекла, жена Антипа. — Они будут палить, а мы — глядеть? А скотину кормить чем? Пошто охрану туда не послали?

— Да замолчи ты!.. — цыкнул Федор Савельевич. — Замолчи, дура этакая! Кого послать? Тебя послать? Люди посланы, а сено — горит!.. — Он махнул рукой и, как был, босиком, поспешил на зов набата.

Зарево быстро таяло. Вот оно еще раз полыхнуло в небо, потом разом осело и погасло. А люди всё еще стояли у дома бригадира.