Маша Левитина - Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла

Потом возникала другая книга, еще интересней предыдущей, и тоже передавалась. У ее же хозяйки библиотека была своя, правда, небольшая, но настоящая, из книг, которые она с удивительной методичностью перечитывала всю жизнь.

Ей так и говорили:

– Возьмите что-нибудь новенькое! Нельзя жевать сто лет одно и то же!

Но она жевала! А если ей нужно было новенькое, приходил сын и приносил, он иногда забегал, вполне приличный, но какой-то встревоженный не совсем молодой человек. Ваксу он замечал, но почему-то не хотел, чтобы она это видела, отводил глаза. Старушка много ему про нее рассказывала, но он морщился и говорил:

– От твоих рассказов аппетит пропадает!

Смешно это – аппетит пропадает, еду своей маме он привозил тоже не самую аппетитную! И съедал сам, вначале отказывался, потом говорил:

– Если только чуть-чуть.

И съедал. Во время еды он становился разговорчивей, а старушка могла хоть что-то узнать о своей внучке, которая ее уже года полтора не навещала и, по словам отца, была самым занятым человеком на свете.

– Деньги копит, – говорил он, расправляясь с пельменями. – Хочет быть независимой.

– А откуда она их берет? – изумлялась старуха. – Ей же тринадцать лет.

– Подрабатывает. Они все теперь подрабатывают. Школа так устроена, что ни выполнишь – платят, я и сам, если честно, за отметки деньги ей даю. Не смотри на меня так! Только перестал, она одиннадцать единиц принесла!

– Боже мой, – сказала старушка. – Боже мой!

– Перестань, я был не лучше, тоже старался заработать.

– Но ты знал, что мы с отцом нуждаемся, ты хотел нам помочь!

– А она хочет помочь себе! Разве это не одно и то же? Противно только, что, кроме как о деньгах, других разговоров в доме нет.

– У тебя тоже деятельность финансовая.

– В том-то и дело!

Он вставал и, на ходу расспрашивая, чего ей недостает, всегда успевал неодобрительно взглянуть на Ваксу.

– Ты, мать, просто какая-то старьевщица! Что ты все в дом тянешь, как тебя еще на улицу не выкинули!

После него она долго, слишком долго, как казалось Ваксе, мыла посуду, убирала крошки, будто пыталась продолжить с сыном неначатый разговор.

– Он воспитал себя сам, – говорила она Ваксе. – Мне не пришлось тратить силы на его воспитание. Он всегда мечтал выучиться, чтобы кормить меня и отца, но отца, светлая тому память, не успел, а меня все кормит, кормит. И когда это Бог приберет меня, чтобы избавить его от такой обузы? Леночка в него, точно, в него. Только я тебе скажу по секрету, я как ничего в этих деньгах не понимала, так и не понимаю. Ты, я думаю, тоже. Боюсь я их, очень боюсь, а деньги любить надо. Они сами решают – с кем им быть, с кем – нет. Не понимаешь? Я тоже. Загадка.

И она так глубоко и страшно вздыхала, что Ваксе хотелось иметь все богатства на свете, чтобы тут же отдать их в обмен на прежнюю жизнь – с музыкой, тишиной, балами, бестолковыми стычками и всегда с любовью, которая хоть и не видна, но всегда, если есть, присутствует.

– Мама, папа! Вакса больна! – Маша ворвалась в комнату и стала рыскать в ящике с лекарствами.

– Кто тебе разрешил? Что ты делаешь? С ума сойти можно! – Папа повернул ее к себе за плечи. – Что с ней случилось? Принеси ее сюда!

– Но она больна! Я боюсь к ней прикоснуться. Ее охраняет Швейк.

– Ты заигралась, – сказал папа и побежал в детскую. Он пришел вовремя, Швейк уже положил лапы на диван и голодными глазами смотрел на Ваксу. Она лежала ни жива ни мертва.

– Ты права, – сказал папа. – Еще минута, и от нее ничего бы не осталось.

– Милая, милая Вакса, – сказала Маша, ощупывая игрушку. – Ты цела? Тебя знобит? Посмотри, папа, как ее знобит!

– Нет, девочка, это тебя знобит, а не Ваксу. Мама, у нее, кажется, опять температура!

– Нет, нет, не у меня! – закричала Маша, но было уже поздно: лекарства сразу нашлись, и термометр, теперь нужно было сидеть неподвижно и ждать, пока не определится температура.

Температура преследовала Машу вот уже несколько месяцев.

Приходили врачи, выслушивали, высказывали предположения, говорили, как лечить, и, хотя все они были непохожими людьми, произносили в конце одно и то же загадочное слово: «Перерастет».

Кого, когда? Вакса начинала привыкать лежать рядом с Машей, как с печкой, и прислушиваться – какой силы в ней полыхает тепло.

Сама же она оставалась неуязвимой, вяло текущая температура, с ней ничего не могло произойти. С любым из семьи могло, даже со Швейком, с ней же нет.