Ирина Карнаухова - Наши собственные

— Дайте мне бульона.

Потом переходил к просьбам, умолял и, наконец, начинал рыдать, как маленькая нервная девчонка.

— Бульону, хочу бульону. Бульону дайте!

Юрины уговоры на него не действовали. Он иногда поворачивался и бросал в Юру подушкой.

— Молчи ты, правильный какой! — шипел он на него злобно.

Пинькины вопли производили очень тяжелое впечатление на Таню и Анну Матвеевну. Ведь дать-то ему было нечего. Старушка почему-то чувствовала себя виноватой, думала, думала, прикидывала, но придумать ничего не могла.

Таня просто уходила из комнаты.

Юра действительно был «правильный». Болел он труднее Пиньки. Температура у него то подскакивала вверх — и он пылал и бредил, то стремительно падала — и он лежал бледный, в холодном поту, но никогда не жаловался.

Слабо улыбаясь, он глядел на Таню, которая хлопотала около него, и шептал тихонько:

— Ничего, Танюша, все уже прошло, не беспокойся.

Но все-таки Юра и Пинька шли на поправку. А вот с Мусей все еще было плохо. Она лежала безучастная, безразличная ко всему, глядя невидящими глазами, кашляла, дышала с хрипом и слабела с каждым днем. Тревога за девочку все больше охватывала ребят.

Первым вопросом ребят, когда они просыпались, было: «Как Муся?»

Болезнь товарищей особенно сплотила обитателей «Счастливой Долины». Гера днем всегда бывал дома, брал на себя все тяжелые работы, всячески пытался помочь Анне Матвеевне. Уходил ли куда-нибудь ночами, — никто не знал. Положим, может быть, кто-нибудь и знал, но молчал. Костик тоже большую часть времени проводил в здравнице, дежурил вместе с Таней, исполнял все ее поручения. Таня и Анна Матвеевна совсем измучились от бессонных ночей. Лиля часто отсылала Таню поспать, а сама оставалась с больными. Дежурили теперь по двое. Так было легче и ночь не казалась такой бесконечной. В самые трудные часы, с двух до четырех утра, когда крепко засыпал не только дом, но, казалось, что спит даже лес за оградой, когда глаза закрывались сами собой, — легче было бодрствовать, когда рядом не спит еще кто-то.

В эту ночь Таня снова сидела над мамиными книжками, все еще пытаясь что-то понять, узнать, как вылечить больных. Анна Матвеевна штопала чулки и все время посматривала на Таню. Лицо ее все больше мрачнело и руки двигались все медленнее.

Робкий солнечный луч тихонько заполз в щель между занавесками.

— Утро, — сказала Таня. Встала, потянулась, раскрыла занавеси и потушила коптилку. — Утро, Анна Матвеевна, пора побудку делать.

Анна Матвеевна продолжала сидеть, не поднялась, не сменила халат на передник, не пошла в кухню готовить, пусть очень скудный, но все-таки завтрак.

Смутное подозрение шевельнулось в душе Тани.

— Анна Матвеевна, — спросила она, боясь, но уже предугадывая ответ, — а как у нас с едой?

И, не поднимая глаз, ответила Анна Матвеевна:

— Кончились продукты, Танюшка. Я тебя огорчать не хотела, бессонную. Вот всю ночь промаялась — ничего не придумала. Кормить мне вас нечем. Один горох остался. А для больных и совсем нет еды.

Таня опустилась на стул. Даже мыслей настоящих не было в голове. Только вот эти слова: «Нет еды» Скрипнула дверь — «Нет еды», застучали чьи-то шаги — «Нет еды». Анна Матвеевна положила руку на плечо Тане.

— Еще не горе, Танюшка, не смерть. Возьмем немного из нашего шкафа.

— Что вы, что вы, Анна Матвеевна! Это же неприкосновенный запас, — на самый-самый черный день.

— А какой тебе еще «черный день», если ребятам есть нечего?

— Но подумайте, Анна Матвеевна, ведь там мало, совсем мало. А что потом?

И Таня, уронив голову на руки, неожиданно расплакалась. В этих слезах было все: и страх перед будущим, и беспомощность, и усталость от долгих бессонных ночей, и слабость от недоедания, и незакрывающаяся рана от потери матери, и волнение за Мусю… Не осуждайте Таню.

Анна Матвеевна поднялась со стула, отложила чулок и сказала сурово:

— Послушай меня, старуху. У нас чужие ребята на руках. Матери у них далеко, отцы воюют, а кто за них ответ держать будет? Мы будем: ты да я. И духом нам падать не приходится.

Таня вытерла слезы.

— Это я так, устала что-то. Значит, надо открывать шкаф?

— Надо. Вот встанут ребята, скажем им и откроем.

Утро в разгаре. Пришла Лиля, аккуратная, причесанная как всегда, принесла теплой воды в тазике, вымыла Мусю, помогла подняться Пиньке. Как он похудел! Халатик болтался на нем, как на вешалке. Лиля ухаживала за больными и нет-нет да и поглядывала на Анну Матвеевну: «Что же так поздно, а она еще не на кухне?».