Борис Никольский - Солдатские часы

А сержанты — наши начальники — командуют, торопят:

— Поживее, поживее! Строиться на зарядку!

Потом перевели меня на юг, в Среднюю Азию. Утром соскакиваем с коек — диктор сообщает:

«Сейчас температура воздуха плюс двадцать девять градусов…»

На улице солнце уже вовсю припекает. В тени бы сейчас посидеть, в прохладе…

А сержанты командуют, торопят:

— Поживее, поживее! Строиться на зарядку!

Климат климатом, а зарядка зарядкой…

И такая была та зарядка, что сон сразу как рукой снимало. Начиналась зарядка всегда с бега. Пробежим километр-пол тора, потом принимаемся за вольные упражнения.

А вот одному солдату — рядовому Мамонтову — бег никак не давался. Не умел он бегать. Не любил. Пробежит метров двести и уже отстаёт от взвода, позади плетётся.

— Сердце у меня слабое, — говорит. — Задыхаюсь. Не могу бегать. Не имеете права с моим слабым здоровьем меня на зарядку гонять. Я врачу пожалуюсь.

И правда, пошёл он вскоре к врачу — жаловаться. Вернулся довольный.

— Всё в порядке, — говорит. — Врач очень внимательный человек оказался. Осмотрел меня, выслушал, лекарство обещал выписать.

А тут как раз дежурный по роте приносит от врача специальную тетрадку, куда врач все рецепты записывал.

Раскрыли мы тетрадку, а там записано:

Рядовому Мамонтову прописываю: первую неделю каждый день бегать по километру, вторую неделю — по полтора километра, третью неделю — по два километра.

Доктор Добрецов.

Вот тебе и лекарство!

С тех пор бегал Мамонтов на зарядку вместе со всеми. Больше на своё здоровье не жаловался.

После зарядки только успеешь заправить койку, почистить сапоги, умыться, а дневальные уже подают команду:

— Строиться на утренний осмотр!

Утренний осмотр для молодого солдата вроде экзамена. Выдержишь или не выдержишь. Только экзамен этот не раз в год, не раз в месяц, а каждый день.

Идёт сержант, командир отделения, вдоль строя, медленно идёт и к каждому солдату присматривается,

Аккуратно ли пришит подворотничок — смотрит.

Все ли пуговицы на месте — смотрит.

Хорошо ли вычищены сапоги — тоже не забудет взглянуть. Не набить^ ли чем лишним карманы, на месте ли носовой платок — всё интересует сержанта, каждая мелочь.

Знает сержант: дисциплина в армии начинается с привычки к аккуратности, к порядку.

Правда, был в нашем взводе один солдат, который никак не хотел привыкать к порядку. Звали его Миша, фамилия-Соловьёв. Был он парень разболтанный, избалованный. Вот ему чаще всех и доставалось и от старшины, и от командира отделения, и от командира взвода. Короче говоря, ото всех командиров. Только, бывало, и слышишь: «Соловьёв, опять сапоги плохо почистил?», «Соловьёв, а пуговицу кто за вас пришивать будет?», «Соловьёв, а почему койка небрежно заправлена?»

А самому Соловьёву, конечно, казалось, что к нему просто придираются. Но делать нечего, в армии с командирами не поспоришь: приходилось ему каждый день и сапоги чистить, и койку перезаправлять по нескольку раз, и пуговицы пришивать. Зато, когда останемся одни, он и говорит: «Надоела мне такая жизнь. Вот увидишь: как только отслужу, домой вернусь, спать буду сразу часов по двадцать в сутки, честное слово. Постель заправлять ни за что не стану. К сапожной щётке никогда не притронусь. Не веришь? Вот чем хочешь клянусь!»

И так случилось, что уезжали из армии мы с ним вместе. Вместе пришли на вокзал, вместе сели в один поезд и поехали домой.

Утром я вижу: Соловьёв берёт сапожную щётку, идёт в тамбур и как ни в чём не бывало начинает надраивать сапоги.

— А как же твоя клятва? — спрашиваю.

— Тьфу ты! — говорит. — Совсем забыл!

Размахнулся и тут же вышвырнул щётку за окно вагона.

На другой день остался в нечищенных сапогах. Но вижу: нет-нет да и поглядывает себе на ноги. Словно его беспокоит что-то.