Сергей Алексеев - Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4

Я не спеша шел по тропинке, размахивая убитой вороной, как трупом фашистского генерала, и сшибал белые одуванчики. Я сшибал их, как будто они вовсе не одуванчики, эти белые одуванчики, как будто это просто белые генералы, просто белые, просто белые… белые… просто фашисты… просто белые — вот! Я так развоевался, что даже не заметил, как подошел к дому. Наш дом стоял на самом краю деревни. Я увидел на террасе бледный свет керосиновой лампы, потому что уже начинало смеркаться — закат догорал, — и силуэты каких-то людей в саду перед домом и услышал радостный лай Чанга и еще голоса…

— Доннерветтер! На место! — услышал я вдруг.

Когда я влетел в калитку, дядя стоял на тропинке, ведущей к террасе, широко расставив ноги и растопырив руки, и, когда я налетел на него, он схватил меня в свои железные объятия и поднял на воздух вместе с винтовкой и вороной.

— Ты где пропадал? — кричал дядя. — Я жду тебя целый час! Поздоровайся! — и поставил меня на землю.

Позади дяди стояли гости. Двух я знал — Ломидзе и Власова, — это были дядины друзья. Но там было еще несколько человек.

— Познакомься, — сказал дядя, — мои друзья: Сайрио, Вайнберг, Суслин, Бауэр…

— Миша, — сказал я.

Я по очереди пожал каждому руку.

В петлицах у дядиных друзей были красные гвоздики. У дяди в петлице тоже была гвоздика. Гвоздика — это революционный цветок, я это знал. Дядя очень любил гвоздику.

— Пойдем к столу, — сказал дядя. — Мы ждали только тебя. Сегодня я уезжаю…

Я чуть не выронил от неожиданности винтовку.

— Куда? — спросил я, совсем позабыв, что дядя не любил, когда его спрашивали «куда».

— Не закудыкивай дорогу! — засмеялся дядя. — Не закудыкивай!

— Надолго?

— Надолго. Может быть, очень надолго…

— А как же охота? — Я совсем растерялся.

Я быстро-быстро заморгал глазами. Дядя обнял меня за плечи.

— Товарищи! — крикнул он. — Идите к столу, а мы с Мишей сейчас! Пойдем, — сказал он мне, — нам надо поговорить…

Мы прошли с дядей в самый дальний угол сада, туда, где в кустах сирени, под смолистой разлапистой елью, стояла узкая некрашеная скамейка. Вся земля вокруг была усыпана еловыми иглами, еще прошлогодними, и шишками. Здесь было наше местечко. Здесь мы часами беседовали с дядей. С тех пор как я помню себя, я помню эту скамейку, потому что много лет подряд мы жили на этой даче.

Мы сели на скамейку. Чанг тоже пришел — он сел подле дяди и уткнул ему морду в колени.

Я посмотрел на дядю: он был очень серьезным.

— Ты знаешь, что происходит в Испании?

Я кивнул.

— Я должен сообщить тебе один секрет: я еду в Испанию…

У меня дух захватило от этих слов.

— Драться с фашистами?

— Драться с фашистами.

— А я?

— А ты будешь здесь. С мамой. С папой. И с бабушкой.

— Я тоже хочу в Испанию! — крикнул я.

— Доннерветтер! — сказал дядя. — Слушай меня! — Он сказал это очень значительно. — Слушай меня внимательно: об этом никто не должен знать! Никто! Я доверяю тебе эту тайну, потому что верю в тебя. Ты уже взрослый. Я знаю, что ты никому не скажешь. Так надо. Это приказ!

Мы помолчали.

— А мама знает?

— Знает, — сказал дядя. — И папа знает. И бабушка. И мои друзья, старые большевики, которые приехали меня провожать. Все они знают, но делают вид, что не знают. И ты будешь делать вид, что ничего не знаешь. Как будто я на курорте… Ясно?

— Ясно! — сказал я.

— Повторите приказ!

— Я знаю, что вы едете на курорт! — сказал я.

— Вот именно! — сказал дядя.

Он обнял меня и поцеловал.

— Ты не горюй! — сказал он. — Твое время придет! Придет еще твое время. А пока еще время мое. Я еще не расквитался со всей этой сволочью. А ты учись. Математике. И стрелять учись. И рисуй. И заботься о Чанге — я оставляю его тебе. — Он погладил Чанга по голове.

— А как же Север? — спросил я тихо. — Мне скоро тринадцать.

— Когда я вернусь, — сказал дядя, — мы поедем на Север.

— Ты уж вернись! — сказал я. — Поскорей.

— Вернусь! — сказал дядя.

Мы пошли, обнявшись, к светящейся террасе через огромный вечерний сад. Уже стало темно. Далеко на западе догорала заря. Там все было красное-красное, такое зловещее. Мы шли с дядей медленно, крепко обнявшись, шли медленно-медленно, и вдруг дядя запел, очень тихо, как будто не пел, а просто так говорил:

— «Там, вдали, за рекой, зажигались огни, в небе ясном заря догорала. Сотня юных бойцов из буденновских войск на разведку в поля поскакала…»

Я тоже стал подпевать дяде:

— «Они ехали долго в ночной тишине по широкой украинской степи, вдруг вдали у реки засверкали штыки — это белогвардейские цепи. И без страха отряд поскакал на врага, завязалась жестокая битва. И боец молодой вдруг поник головой — комсомольское сердце разбито…»