Сергей Алексеев - Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4

Оттого Витька так злился. Он мне завидовал. Он завидовал моим рисункам. И моим рассказам о дяде. Он вообще всем завидовал. Больше всего он завидовал моему «оч. хор.» по математике. Это было для него страшным ударом. Громом среди ясного неба! А может быть, и среди неясного. У него-то все было неясно. Потому что он был второгодник. Лидь Петровна говорила, что ему опять грозит остаться на второй год. А у меня все было ясно: приедет дядя, и мы с ним помиримся! Я тогда все расскажу дяде: про крысу, про «болтуна» и про «Кровь из носа»… Тогда мы поговорим!

Я все думал о том, как приедет дядя, как он войдет в комнату, а я подойду к нему и попрошу прощения. И все расскажу…

Но получилось совсем по-другому.

Один раз, когда я пришел из школы, на меня в дверях кинулся Чанг. Он сразу бросился ко мне на грудь и стал меня обнимать, и целовать, и прыгал вокруг меня как сумасшедший… А я стоял, привалившись к стене, и не мог ступить шагу. Не потому, что меня Чанг не пускал, а потому, что я понял, что во второй комнате сидит дядя и что я сейчас к нему подойду, но я не знал, как я к нему подойду, потому что мне было стыдно!

Из комнаты вышла мама и взяла меня за руку.

— Пойдем! — сказала она.

И я пошел за ней в комнату, и ноги мои были как деревянные, и, когда мы вошли в комнату, я увидел дядю, который сидел ко мне спиной за столом и курил свою трубку, но мама повела меня не к дяде — она повела меня к моей кровати, остановилась перед ней и сказала:

— Сними подушку!

А я стоял и не мог двинуться с места. Тогда мама сдернула подушку и… вы знаете, что было под подушкой?

ПОД ПОДУШКОЙ ЛЕЖАЛО ДВА БИВНЯ!

Я кинулся к дяде, вскочил к нему на колени и стал его целовать…

Теперь вам ясно, почему я назвал эту главу «Мировая глава»? Это действительно мировая глава!

Не потому она мировая глава, что она лучше всех других глав, а потому, что она говорит о моем мире с дядей.

— Были у тебя неприятности? — спросил я у дяди, когда мы остались одни.

Спросил я это так: сначала я показал дяде свою контрольную, а потом спросил о неприятностях, но спросил это так, между прочим.

— Никаких неприятностей не было, — сказал дядя. — Все было прекрасно.

— Никаких?

— Никаких!

— Никаких, никаких, никаких?

— Да, никаких! Какие неприятности? Экспедиция прошла прекрасно…

— Да нет, — перебил я. — А вообще? Вообще в жизни?

— Вообще? Почему ты об этом спрашиваешь?

— Да это я так, между прочим. Ты никогда не рассказывал мне о неприятностях.

Понимаете, мне во что бы то ни стало нужно было узнать, были ли у него неприятности. Мне нужно было знать, как дядя вел себя, когда у него были неприятности. Чтобы потом перейти к своим неприятностям.

— Много у тебя было неприятностей? — спросил я.

— Хватало! — сказал дядя.

— Ну расскажи мне какую-нибудь неприятность!

— Давай лучше говорить о приятностях…

— Ну дядя же! Я серьезно…

— Ну, если серьезно, то слушай…

Дядя достал свою трубку, набил ее табаком и закурил.

— Один раз я чуть было не расстался с жизнью…

— Тебя хотели убить?

— Вроде этого…

— Белые?

— Рыжий! — рассмеялся дядя.

— Какой рыжий? Разве были рыжие?

— Рыжий кабан!

— Ну дядя же!

— Слушай! — сказал дядя. — Я не шучу. Это было давно, жил я тогда с родителями на Северном Кавказе, в городе Елисаветполе. Мне было тринадцать лет, но я уже ходил с отцом на охоту…

— С моим дедом?

— С твоим дедом. Твой дед был прирожденный охотник. Его страсть к охоте перешла ко мне по наследству. Доннерветтер, что это был за охотник! — Дядя выпустил облако дыма. — В жизни я не видывал лучше охотника!

— А ты?

— Я ему в подметки не гожусь! — крикнул дядя. — Не гожусь в подметки! Хотя и я неплохой охотник. Так вот… Мы часто ходили с отцом на охоту, на диких кабанов. В нашей местности была тьма кабанов. Мы охотились в горах. Твой дед был дитя этих гор! Он двигался по горным тропам, как по этой вот комнате. Он все время смотрел в землю, потому что был следопыт. Он читал на земле, как в книге. Каждый перевернутый камень или сломанный сучок рассказывали ему целую поэму. Он всегда знал, кто прошел впереди нас — человек или зверь. Он знал, давно ли они прошли, в каком направлении, бодрые или усталые.

Один раз мы вышли в горы на рассвете. Мы долго шли по извилистой тропе, пока отец не напал на след кабана. Отец стал останавливаться через каждые сто шагов, чтобы определить направление ветра: он скоблил ножом ноготь большого пальца — тончайшая пыль, падавшая с ногтя, указывала нам, куда дует ветер. Надо было подойти к кабану с подветренной стороны, чтобы кабан не почувствовал нашего приближения. Шли мы совершенно бесшумно, объясняясь одними условными знаками. Внезапно отец скорчил мне страшную рожу…