Лариса Шевченко - Надежда

– Значит, в первом больше твоей души осталось. Там происходило воспитание твоих чувств болью и радостью. В большей степени болью. Ваши души там оттачивались и покрывались слезами-жемчужинами своей и чужой боли. А у некоторых они чернели, становились гладкими, ничего не воспринимающими, не понимающими. Так?

– Да, но для меня радость важнее. Вот мой друг Толян был как я, а потом, защищая маму, смог ударить бутылкой… Он хотел добра, а получилось зло. Я не понимаю этого. Как сделать, чтобы вокруг не было плохого?

– В людской природе зло неистребимо. Его можно только уменьшить.

– Неправда! Не говорите так! Зачем тогда жить?

– Чтобы бороться со злом.

– Глупо сначала его делать, а потом с ним бороться.

– Милый, добрый человечек, тебе надо в монастырь.

– Не хочу в монастырь.

– Пойдешь ко мне в театр?

– Нет, потому что все время буду плакать.

– Ничего, в спектакле это тоже нужно.

– Я на самом деле буду плакать и сорву представление. Я не смогу играть, у меня всегда все всерьез.

– Это и хорошо.

– Все равно не пойду. Вы не добрый.

– Я добрый, но не добренький. Сам к добру шел через боль. Все познается в сравнении. Познав горе, человек лучше ценит добро.

– Или становится жестоким.

– Ты любишь стихи? – незнакомец перевел разговор, видя, что я завожусь.

– Да, – уже спокойнее ответила я.

– Срифмуй что-либо.

– Нет настроения. Когда-нибудь напишу про ваше красивое лицо.

– Почему про лицо?

– Про другое не могу. Я не понимаю вас.

– Может, все-таки пойдешь ко мне в театр? – снова предложил собеседник.

– Нет, – возразила я, недовольная его настойчивостью.

– Почему?

– Я говорю бестолково. Запишите по-своему. У вас здорово получается.

И он записал мое сбивчивое, нервное объяснение коротко: «На сцене дети жили болью взрослых, болью за взрослых. Что чувствовали они, играя спектакль? Играли? А что, если каждый раз через душу, через сердце? Так ведь с ума не долго сойти? Господи! Позаботься об их душах. Убереги их».

– Теперь вы меня поняли, – сказала я и медленно пошла вдоль берега.

Потом оглянулась. Странный дядя смотрел на дорогу, по которой я шла. Мне очень хотелось вернуться, но «чудик» внутри меня говорил: «Нельзя». И я послушалась.

Дома никого не было. Я залезла под диван, достала свои драгоценности. Надела Витину пилотку, завернулась в плащ бабы Мавры, положила на колени подарок Ирины и размечталась, до мельчайших подробностей представляя себе встречу с друзьями.

Я снова в царстве белых облаков, в царстве счастья…

МАТЬ ГЕРОЯ

Витек, мне живется хорошо. Только здесь выходить на улицу надо в чистой и глаженой одежде. Трудно привыкнуть мыть руки, ноги, не пачкать платье, но я стараюсь.

Детей во дворе много. Целыми днями играем в карты «до потери пульса» или гоняем по улицам в казаки-разбойники. Вроде все здорово. Но что-то не нравится мне в этих развлечениях. Чем-то у нас было лучше? Дети незлые, меня никто не обижает. Но относятся друг к другу как-то безразлично, без души, без радости. Вроде того: пришел ты – хорошо, а нет – ну и ладно. Как к табуретке: есть – сядут, а нет – можно и на полу.

А еще кругом дома, дома… люди как муравьи. Здесь даже деревья не такие красивые, как в нашем лесном детдоме. Все улицы одинаковые. Недавно дед (люблю так называть про себя папу) повел меня по городу. Почему-то грусть навеяли суетливые, не очень приветливые люди. Они мне показались жадными, как обнищавшие купцы. Денег нет, а какой-то злой гонор остался. За копейку переругаются. Смотрят как-то с недоверием. Доброты не чувствую в них. Может, они другие на самом деле, но у меня такое ощущение осталось.

По дороге встретили маленькую, худенькую тетю. Она обратилась к моему деду:

– Может ты, Яков Иванович, поговоришь у высокого начальства, заступишься. Ни пенсии у меня, ни жилья нормального. Халупу каждую весну водой заливает. Ты же знаешь.

– Чем же, Никаноровна, помогу тебе? Кто я? Сам живу в аварийном доме. Уж прости, – ответил ей дед грустно.

– О Господи, как жить дальше? Старею. Одна я… Прости мил человек, что со своей бедой пристала.

И она засеменила мимо нас, бормоча что-то себе под нос.

– Это мать того героя, чей памятник стоит у нас на главной площади. Война прошла, и забыли люди о тех, кто их защищал. Я с его отцом еще в Гражданскую воевал, – вздохнул мой дед.

– Так ты герой?

– Нет. Я как тысячи других. Есть ордена, медали. Придем домой, покажу.

– А где же совесть у начальников?