Лариса Шевченко - Надежда

– Когда я был маленьким, мы ездили с гостями в лес жарить шашлыки. Папа над мясом махал тетрадкой. Я думал, что он хочет огонь погасить, и решил помочь: набрал полную горсть песка и бросил в шашлык. Ох, и досталось мне! Мама мыла жареное мясо и плакала. Папа кричал на меня и обзывал хулиганом, – вздохнул Вовик.

– Ленка, а чего ты сегодня как ошпаренная из дому убегала, когда к вам управдом приходил? – спросил Витя.

– Не люблю людей с портфелями, боюсь их с детства, – отмахнулась Лена.

– Тебя в портфеле хотели украсть? – съехидничал Вовик.

– Что тут смешного? – возмутилась Лена. – Мне тогда было два с половиной года. Пришел к нам человек огромного роста с большим коричневым портфелем. Мама долго объясняла ему, что сейчас у нас нет денег. Вдруг дядя наклонился надо мной и сказал: «Девочку за налог возьму». Я от страха замерла на месте. А мама продолжала рассказывать о своих трудностях. Оправившись от испуга, я потихоньку выскользнула из дома и спряталась в сарае. С тех пор звала этого человека «дядя Налог».

– Ну, вот прямо в три года ты чего-то могла запомнить! Я до пяти лет вообще ничего не помню, – опять вмешался в разговор Вовик.

– Маленький ты еще. А нас, четверых, бабушка в войну в подвале прятала. Один раз бомба упала рядом с подвалом. Я ничего не помню про то время, кроме огромной воронки и еще как бабушка стояла на коленях перед нею, рыдала и благодарила Бога, за то, что он внял молитвам и отвел беду от ее внуков, – негромко, но резко сказал Яша.

– А я в три года пожар помню. Мы тогда в деревне у бабушки жили. Уже горели две хаты. Меня усадили на чужие вещи и сказали: «Никуда не ходи. Стереги». Я испуганно смотрела на черные силуэты людей с ведрами, вздрагивала от истошных воплей погорельцев. Ветер бросал в мою сторону то клубы желтого дыма, то снопы искр. Я ныряла в чье-то ватное одеяло. Но там тоже было темно, душно и страшно. И я снова высовывалась, в надежде увидеть родных.

И тут подошел двоюродный брат Сева, обнял меня и сказал: «Видишь, свет лампы в вашей хате? Это значит, ваш дом не сгорит. Отстоят его соседи. Не бойся. Все будет хорошо». Мне сразу стало спокойнее. Теперь черные люди не казались чертями из ада. И даже огромные языки пламени уже не так пугали. Все случилось, как сказал Сева. «Я очень люблю его», – добавила Лиза.

– Из раннего детства в моей памяти только один момент остался, как пробиралась сквозь высокую траву, запуталась, упала и ревела до тех пор, пока мама на руки не взяла, – сказала Лида из соседнего двора.

– А я помню, как лежу в колыбельке, подвешенной на пружине к потолку, и думаю: «Вот полезу, а она сначала вверх подпрыгнет, а потом вниз начнет опускаться и стукнет меня», – сказал Ваня.

– Ты, видать, с пеленок умный был, – засмеялся Витя.

– Честное слово, помню, как пружина сжималась и растягивалась. Не мог я такое придумать, потому что, когда мне исполнилось два года, люльку отдали племяннице, а мне раскладушку купили. Я до сих пор на ней сплю, – загорячился Ваня.

– Видите эти туфли? – на носочках покрутилась перед нами Инна.

– И что? – не поняла Валя.

– Их папа привез моей старшей сестре из Германии. Они оказались ей малы. Все пальцы были в кровяных мозолях, но Аня терпела. Ведь это был подарок папы, которого она всю войну ждала! Я тоже буду их долго носить, – гордо сказала Инна.

– Около моей кровати висит ковер. На нем изображены медведи в сосновом лесу. Маленькой я их очень боялась. Мне казалось, что ночью медведи спускаются с деревьев прямо в мою постель, – созналась Света.

– А мне запомнилось, как к нам по вечерам приходили женщины и очень красиво пели. Я любил залезать в мамин деревянный сундучок с железными уголками и, сидя в нем, петь песни. Патефон изображал. Особенно с удовольствием пел о рябине, которая мечтала перебраться к дубу. А теперь, глядя на этот сундучок, удивляюсь, каким же я был маленьким, что мог помещаться в нем?

Мы хохотали, представляя Колю, выглядывающим из сундучка.

Подошла моя очередь играть, но Оля позвала обедать и мне пришлось на время покинуть друзей.

СЛЕЗЫ

Несмотря на хорошую жизнь, со мною часто случаются истерики. Не знаю, почему я плачу. Может, так привыкаю к новым людям и новым порядкам? Меня все время что-то гнетет. Отвлекусь с ребятами на время, а потом опять в самый неподходящий момент набегают слезы. Конечно, убегаю, прячусь. Боюсь, что взрослые потребуют объяснения. А что можно ответить? Я не могу, как нормальные дети подойти к родителям, прижаться, поплакаться. Ко мне хорошо относятся, кормят, одевают, но нет между нами того, что я понимаю под словом «любить». Зачем меня взяли из детдома? Соседи говорили, что Оля – у деда вторая жена, что в молодости у нее родилась девочка и сразу умерла. Может, дед хотел дочку? Но Оля не любит детей. А еще взрослые все время чего-то недоговаривают. Какие у них тайны? Соседи шепчутся с Олей про какую-то прописку. Замолкают, когда я приближаюсь. Валя и та учинила мне допрос: