Гелена Воланская - Тайна

— Темно уже, ничего не видать, — сказала тетя, зажигая лампу.

От резкого света Лацо зажмурился, глазам стало больно.

Как найти выход? Если отец скажет, где Якуб, его отпустят домой, но зато арестуют Якуба, а может быть, и всех его товарищей. Но разве отец выдаст Якуба? Разве он откроет гардистам, где скрывается его сын?

«Нет, — едва не вырвалось у мальчика, — нет, он не согласится никогда, никогда! Отец не подведет Якуба и его товарищей!»

И тут в голове Лацо неожиданно родилась догадка. Вспыхнув маленькой искоркой, она разгорелась в большое, жаркое пламя.

Отец — коммунист!

Да, да, конечно! Как жаль, что нельзя его сейчас же спросить об этом. Он ответил бы, хотя это тайна, такая же большая тайна, как и многое другое из того, что за последнее время узнал Лацо. Отец коммунист, это факт! И потому он ничего не скажет гардистам. Не предаст Якуба! Пусть сами ищут!

А что, если они его найдут? Нет. Не найдут!

Партизаны сумеют спрятаться. У них оружие и сильные руки. Ведь они несли маму с холма, как перышко. И никого-то они не боятся, даже гардистов.

Сколько времени еще продлится такая жизнь? Всем тяжело, и никто друг другу помочь не может. Мама… Что же мама? Лацо внимательно поглядел на мать, словно впервые увидел ее. Синие, потрескавшиеся губы, восковые щеки, на которых пламенеет лихорадочный румянец, обострившиеся скулы, темные тени под ввалившимися глазами, серебряная паутина в волосах. Болезнь извела ее, от нее остались только кожа да кости. В черном платье, худенькая, она стоит, сгорбив плечи, и смотрит куда-то вдаль потухшим взглядом.

Мама боится, чтобы отца не увезли еще дальше. Она тревожится и за Якуба — как бы его не выследили в лесу и не застрелили, как дикого зверя. Якуб в прежние времена ставил силки на зайцев, а гардисты открыто охотятся за людьми и еще хвастают этим. Конечно, мама не захочет, чтобы отец сказал, где Якуб. И сама ни за что Якуба не выдаст. Лацо бросился к матери. Она обняла мальчика, прижалась щекой к его щеке.

— Мы будем крепко стоять друг за друга, не правда ли, милый? — прошептала она, нежно проведя рукой по светлым волосам Лацо.

— Да, мамочка, всегда! Все как один, вся семья! — восторженно ответил мальчик, но так, что расслышала только она одна.

Мама пила кофе. Тетя Тереза сидела рядом и тихо плакала. Ей было неприятно, что муж так грубо разговаривал с ее сестрой. Вдруг пронзительно зазвенел звонок. Дядя Иозеф пошел открывать дверь. В кухню ввалился Костка, а за ним еще несколько человек в гардистской форме.

— Я посижу у вас минутку, умаялся бегать по лестницам, — сказал Костка и плюхнулся на стул. — Дай-ка, Иозеф, ключи от чердака и подвала, мы обыскиваем все дома.

Дядя снял с гвоздя ключи и молча протянул Костке. Гардисты с гиком и свистом затопали по лестнице. Они были сильно пьяны. Костка, видно, тоже подвыпил.

— Кто это у тебя? — спросил он, в упор глядя на побледневшую маму.

— Свояченица, мать этого паренька, — ответил дядя, тоже изменившись в лице.

— Выпейте чашку кофе, пан Костка, — предложила тетя.

— Нет, лучше угостите водкой, хозяйка, меня жажда томит, точно огнем жжет. Вот тут горит, — он стукнул себя в грудь.

— Что случилось? — спросил дядя, ставя бутылку на стол.

При виде водки лицо гардиста прояснилось, и он немедля налил две стопки.

— Ты, Иозеф, все у печки греешься, совсем не интересуешься тем, что на белом свете происходит. Почему никогда ко мне в участок не зайдешь, не спросишь, не надо ли в чем помочь? — по-приятельски упрекнул Костка дядю и чокнулся с ним.

После второй стопки гардист расстегнул воротник, вытер платком потную шею, потом достал из бокового карманчика часы, сверил их со стенными часами и снова засунул в карман.

— Еще три дома обыскать нужно, а мы с утра на ногах. Я этого мерзавца готов на куски разорвать и скормить собакам!

— Кого? — спросил дядя.

— Такой позор, такая неприятность! — жаловался гардист. — Именно теперь, когда в городе знатные гости, этот красный бандит вырвался прямо из наших рук. Исчез, из-под самого носа удрал, сквозь землю провалился! Если бы ты видел, Иозеф, как все это было, сам бы заревел. — Костка с безнадежным видом махнул рукой. — Стеклограф мы захватили, а пташка — фьюить! — улетела.

Жирное лицо Костки обмякло; казалось, он и вправду сейчас расплачется. Но он не заплакал. Внезапно рассвирепев, он ударил кулаком по столу и обвел всех присутствующих мутным взглядом.