Гелена Воланская - Тайна

— В каждой демонстрации участвовал, — брюзжал между тем дядя. — Со всякой голытьбой заодно держался. Полиция уже тогда гоняла его, как пса безродного.

— Еще неизвестно, кто хуже: собака или полицейский, — прошептала мать.

Марко ходил из угла в угол, время от времени бросая на Главкову косые взгляды. Тетя Тереза молчала и только после каждого слова кивала головой, словно оба были правы — и сестра ее и муж.

— У самого молоко на губах не обсохло, — продолжал гудеть Марко, не обратив внимания на реплику Главковой, — а в день Первого мая вздумал народ на площади поучать! Я слушал его и чуть со стыда не сгорел. Порадовал меня родственничек! В бой против всего света рвался, нищих да голых на помощь призывал. Будь его воля, он бы и церковные земли им роздал. А голодранцы наши хлопали ему как бешеные! Еще бы! Им его речи по душе пришлись! Чужое-то раздавать легко, не своими мозолями заработано!

Лацо вспомнил, что в троицын день его заставили поцеловать руку священника. Она была белая, холеная. Какие там мозоли!

Тенистая дубрава по ту сторону ручья в Вербовом и тучные нивы, тянувшиеся до самого железнодорожного туннеля, принадлежали церкви. Если бы Якуб поделил их между бедняками, никто бы не стал называть их голодранцами.

Тетка злит Лацо еще больше, чем дядя. Почему она кивает головой? Ведь дядя рассуждает неправильно!

— Чужое хватать им нравится! Только плохо кончит тот, у кого такой аппетит! — с раздражением заключил дядя.

— Что ты придираешься к Якубу, зять? Мой сын никого не ограбил. Он гол, как сокол. Одно богатство у него было — богатырское здоровье, и того лишился. Легкие ему отбили, — прошептала мама.

— Зачем он сунулся не в свое дело? Кто его заставлял на телегу взбираться и речи произносить, когда на фабрику солдат вызвали? Сам полез в петлю, вот вся история боком ему и вышла, — негодовал дядя.

— Когда черти воду мутят, всегда так получается. Что уж теперь о прошлом говорить, — заметила мать Лацо и вытерла навернувшиеся на глаза слезы.

— Не черт, а бог того хотел. Господа над нами поставлены богом, а кто им противится, того он и карает.

— Нет, Иозеф, бог тут ни при чем. Это богачи голову потеряли от жадности и свирепствуют, лишь бы сохранить свое добро. Большая кривда на свете творится; велики обиды бедняков…

Голос матери слегка дрожал, она медленно подбирала слова. Сразу видно — не привыкла много говорить. А Лацо с удивлением вспоминал ее давнишние споры с Якубом. Что же получается? Оказывается, мать на его стороне. Как хорошо, что она вступилась за Якуба!

— Выходит, ты его оправдываешь, Ганка? Сама повторяешь речи бунтовщиков! — вскричал дядя.

— Что поделаешь? Якуб плоть от плоти моей, он мне сын.

Теперь мамин голос звучал спокойно, но Лацо видел, как крепко стиснула она под столом руки.

— Да, да, твой сын! Только он позорит тебя! — орал дядя. При этом он яростно водил пальцем в воздухе, будто подводил черту после каждого слова.

— Не пойму я, чего ты горячишься? У тебя нет ни земли, ни фабрики, ты такой же бедняк, как и Якуб. Вам друг у друга отнимать нечего. Почему ты так против него настроен?

— Я законы чту. Господа мне работу дают, я ихний хлеб ем.

— Да ведь этот хлеб ты горбом своим добываешь. Задарма тебя никто кормить не станет. А законы должны быть для всех одинаковые. У нас страна богатая, на каждого хватило бы, если по совести делить.

— Советую тебе, Ганка, быть поосторожнее. Опасные вещи ты говоришь.

Тетя Тереза с тревогой смотрела то на сестру, то на мужа.

— Иозеф, опомнись, ради бога, что ты несешь! Ганка совсем больна, на ней лица нет. И ты еще вдобавок ее терзаешь, покою не даешь. Ей нужны совет и помощь, она, бедняжка, и без тебя достаточно намучилась.

Дядя нетерпеливо покусывал ногти.

— Я перед Ганкой ни в чем не виноват, она это знает, — сказал он уже более спокойным тоном. — А помочь ей трудно. Пока Адам не скажет, где прячется Якуб, его из тюрьмы не выпустят.

Лацо едва сдержал горестный крик. Значит, отец так и останется в тюрьме?

Мать вздрогнула и откинулась назад, словно ее больно хлестнули бичом. Потом тяжело поднялась со стула, поправила на плечах шаль и отошла к окну.

Лацо с ужасом думал о страшной угрозе, таившейся в словах дяди, и у него дрожали колени.

«Отца не отпустят, пока он не скажет, где Якуб, — мысленно повторял Лацо. — А потом посадят Якуба».

Кто объяснит Лацо, почему жизнь такая сложная?

Ферко сейчас у тети Кубанихи. Наверно, плачет без мамы. Якуб всю зиму мерзнет в горах с товарищами и выполняет какое-то важное задание. Папа в тюрьме, а он, Лацо, у Марковых и беспомощно глядит на мать, согнувшуюся под бременем горя.