Александр Батров - Утренний Конь

— Пойдем, Янка, чай пить, — позвала она.

Янка сразу согласился.

Он выпил кружку кипятка с одной-единственной таблеткой сахарина и спросил:

— Когда же это все кончится?

— Что, Янка?

— А бесхлебье.

— Кончится, ей-богу, кончится! — сказала Катя и, порывшись в шкафчике, подала Янке тонкий ломкий сухарь.

От сухаря Янка не отказался.

— Хочешь, я тебе что-нибудь почитаю? — спросила Катя.

— Нет. Я так посижу.

Янке нравилось сидеть на Катином диване и молчать.

Сама Катя садилась рядом с ним и читала книжку, склонив голову над страницами. Порой она отбрасывала в сторону свои черные волосы, и они падали на плечо Янки. Но сегодня у него в животе неприятно урчало, и он встал и направился к двери.

Во дворе он заглянул в одно из подвальных помещений и крикнул:

— Николашка!

В окне показались две худые рожицы. У сероглазого Николашки гостил черноглазый Айзик, похожий на цыганенка. Отцов у них не было. Они погибли на царской войне. Их жены, солдатские вдовы, торговали на рынке самодельными спичками. Но заработки были скверные.

— Выходи! — закричал Янка.

— Мы никуда. Мы фасоль варим. Рябую! — ответил Николашка.

— Фасоль? — Янка спустился к ним в подвал и с жадностью принялся вдыхать в себя запах рябой фасоли.

— Целый стакан! — похвастался Айзик. — Выменял у хромого Сеньки на почтовые марки.

— Правильно сделал! — одобрил Янка коммерческую сделку своего друга и присел к «румынке», на которой варилась фасоль в солдатском котелке.

Айзик вытащил ложкой одну из фасолин и с огорчением произнес:

— Еще твердая… Дров, пожалуй, не хватит…

— Не плачь, сейчас будут! — сказал Янка.

Он стрелой вылетел во двор. Из своего сарая, который находился здесь же, во дворе, он выволок старую кадку и заодно с ней тесак, каким когда-то вооружалась таможенная стража, и принялся рубить им железные обручи на кадке.

Немец, отдыхающий на козлах, заинтересованно глядел на Янкин тесак и осуждающе цокал губами.

Кадка распалась.

— Янка, чего ты там копаешься, фасоль стынет! — донеслось из Николашкиного подвала.

Схватив несколько клепок от кадки, Янка помчался к своим друзьям. Когда же он возвратился за остальным топливом, возле рассыпанной на земле клепки стоял немец и одобрительно проводил пальцем по лезвию тесака.

— Отдашь — хлеб получишь, — сказал он, хитро улыбаясь.

— Хлеб? — не веря своим ушам, переспросил Янка.

— Один раз полфунта, — уточнил немец.

Этим же тесаком он отрезал горбушку от огромной буханки и протянул Янке. Хлеб был белый, белей лебединых крыльев. Такого хлеба уже давно не видели в Янкином дворе. Янка дрожащими руками сунул его за пазуху напротив счастливо забившегося сердца.

— Жид? — спросил немец.

— Не, мы греки…

— Еще хуже, все греки кефалиди, за кефаль маму-папу зарежут…

Немец закурил и громко рассмеялся своей глупой шутке.

— Я за Советскую власть! — сказал Янка.

— Так тебе и надо, вот и шагай с голым задом, айн, цвай, драй!

В другое время Янка бы оборвал немца, но сейчас он думал только о хлебе.

Он заторопился, но немец, воровато оглянувшись по сторонам, тихо спросил:

— Патроны русские есть? Надо много… Триста… Пятьсот… Тысяча…

Янка сперва не поверил своим ушам. Значит, правда, что удача, как и беда, не приходит одна.

Патроны? Экая невидаль. Все пацаны города купаются в них, как в море. Только вчера он притащил из разрушенных артскладов целую кучу и спрятал во дворе, в развалинах бывшей каменоломни…

— Есть, есть патроны, — обрадованно сообщил Янка.

— Тащи, — сказал немец.

— Вам, наверное, на свинец нужны… Грузила лить. Еще дробь делают… Еще зажигалки из гильз мастерят…

— Да, да, дробь будем лить… Утка летит… — ухватился немец за эту мысль.

Янка принес чуть ли не четыреста патронов в цинковом ящике. Он получил за них кусок сала и фунта три хлеба.

Хлеб разделили на шесть частей, три оставили матерям, а сало бросили в котелок с фасолью. Но о полуфунтовой горбушке хлеба Янка ничего не сказал своим друзьям. Ладно, сегодня они обойдутся и без нее.

Лица мальчишек порозовели. Фасоль, сваренная с куском сала, была как мед. Но лучше сала и лучше фасоли по-прежнему был хлеб. Они захмелели от еды. Смеясь, весело горланя, они повалились на кровать Николашки и вмиг уснули.

Первым проснулся Янка. Не желая тревожить своих друзей, он тихо вышел во двор. Подвода с подсолнухами на бортах трогалась в путь. Теперь на ней лежали два полных, неизвестно откуда появившихся мешка, прикрытых рваной рогожей. Проезжая мимо Янки, немец помахал ему на прощание кнутовищем и нарочито по-бабьи закричал: