Жанна Браун - Зорькина песня

— А чего? Я просто… — забормотал Генька.

Вера Ивановна покачала головой, короткие волосы выбились из-за уха, упали на лицо. Она отвела прядь и сказала сдержанно:

— Стыдно. Ты просто взял и сказал за спиной человека. Гадость… Это… не по-мужски, если хочешь.

Генька отвернулся. Засопел обиженно.

Воспитательница окинула молчавших ребят долгим грустным взглядом.

— Я вижу, ребята, вы… как бы это сказать? Недолюбливаете старшего воспитателя. Я не хочу навязывать вам своё мнение, но… человек должен быть справедливым. Степан Фёдорович строг и требователен. На его плечах сейчас весь детский дом. Вы же знаете, что Николай Иванович уехал…

— А скоро мы приедем? — спросил Генька. Обиды не задерживались в Генькином сердце.

— Вероятно, ночью, — Вера Ивановна вздохнула и зачерпнула ложкой сахар в наволочке.

Мимо вагона замелькали дома. Пробежали и медленно проплыли вдоль горизонта полосы вспаханной земли, разрезанные на квадраты мокрыми узкими канавами.

На остановке к вагону подошёл Кузьмин.

— Здрасте, дети! — бодро пробасил он, прикладывая прямую ладонь к военной фуражке. — Все здоровы? — И, не дождавшись ответа, распорядился: — Воспитателя ко мне!

Саша нехотя поднялся.

— Вера Ивановна, вас!

Воспитательница сунула ложку и наволочку с сахаром Геньке и спрыгнула на насыпь.

Кузьмин отступил от двери и сказал значительно, глядя сверху вниз на воспитательницу, точно призывая её к ответу:

— Доверили, собственно говоря, детей безграмотной девушке, а там бог знает что творится!

— Что такое? — встревожилась воспитательница.

— Идёмте. Узнаете. Позор!

И Кузьмин быстро пошёл вперёд, попирая палкой землю.

«Наверное, лягушонок что-то натворила, — подумал Саша. — Вот бедовая девчонка! А может, её за драку чистить будут?»

Он вспомнил, как дрожали у Зорьки губы, когда она просила Геньку: «Мне скорее надо… мне цветов надо…» И свой смех.

«Вот дурак, — с запоздалым раскаянием подумал Саша. — Может, человек цветы любит?»

Саша посмотрел на станцию. Деревянный дом под железной высокой крышей. Площадка перед домом глиняная, утоптанная. Вокруг площадки такой же глиняный забор.

А за забором цветы…

Саша потрогал царапину на виске и спрыгнул на насыпь.

Маря уселась на полу возле открытой двери. Вытащила из-под нар узел с рваными платьями, рубашками, брюками, связкой разноцветных лоскутков. Достала из чемодана бобину чёрных ниток, своё самое главное богатство. Пришив очередную латку, Маря некоторое время любовалась ею, склоняя голову то на один бок, то на другой, разглаживая латочку рукой на колене, и довольно щурилась. Потом вздыхала, складывала починенное платье или рубашку в аккуратную стопку и бралась за другое, что-то озабоченно бормоча себе под нос.

Крупный дождь хлынул из одинокой рыхлой тучи неожиданно и сильно. Казалось, кто-то громадный собрал дождевые струи в пучок, как веник, и начал хлестать по крыше и стенам вагона. Свежий ветер заполнил теплушку.

Девчонки слезли с нар. Уселись кружком возле Мари.

— А шо, дивчатки, заспиваемо? — предложила Маря, любуясь очередной заплаткой, и, не дожидаясь ответа, повела высоко и грустно:

Анка Чистова перестала вытирать кружки. Так и застыла, прижимая к груди кусок влажной марли.

подхватила она низом.

Течёт в том гаю речка с блестящей, как стекло, водой. Отражаются в речке облака и бегут, бегут вместе с водой через широкую долину, через леса. Далеко, далеко… А у берега в затишье склонились к воде три вербы. Полощут тонкие ветви в воде и грустят. Пройдёт весна, пролетит жаркое лето, слетятся осенью к реке холодные ветры и сдуют с тонких ветвей листья. И унесёт вода листья далеко, далеко…

Марин голос взлетал к облакам и звенел там, в вышине, на одной светлой печальной ноте.

Девчонки притихли, нахохлились, заворожённые песней. Маря оборвала песню, закрыла лицо руками и всхлипнула.

— Украина моя… увижу ли я тебя снова?

Аня присела рядом с нею, обняла, припала головой к Мариному плечу. Кто-то из девчонок тоненько всхлипнул. У Зорьки защемило в носу. Она обняла Дашу и тоже заплакала.

Галка подняла голову, посмотрела на ревущих девчонок, перевернулась на живот, ударила кулаком по краю настила.

— Гитлерюка проклятый! — крикнула она. — Поймать бы его, паразита!