Роза Малхолланд - Джанетта

В эту минуту я чувствовала себя на седьмом небе. Мне даже стало жаль дядю, и я от всей души обняла его и обещала никогда не забывать.

Уже стемнело, когда мы подошли к большому великолепному зданию гостиницы, в которой остановился мой предполагаемый отец. Мы вошли в переднюю, ярко освещенную и теплую, и встали у дверей, словно нищие, пришедшие просить милостыню. Я не раз стояла вот так на пороге роскошных отелей в ожидании подачки и теперь не могла поверить, что пришла сюда не за милостыней и что моя прежняя жизнь осталась в прошлом. Я почему-то была уверена, что лакей, отправившийся доложить о нашем приходе, вернется со словами, что произошла какая-нибудь ошибка и что нас никто не звал.

Однако лакей вернулся и велел нам следовать за ним. Я точно во сне поднялась по лестнице, покрытой коврами и украшенной прекрасной резьбой. На пороге одной из комнат, в открытых дверях, стоял какой-то пожилой мужчина. Я тотчас узнала в нем господина, с которым разговаривала год тому назад на дороге, недалеко от нашего дома, только теперь он казался взволнованным, не таким спокойным и сосредоточенным, как тогда. Он пригласил нас войти в комнату, где стоял большой письменный стол.

– Пьетро Моро? – коротко спросил он, обращаясь к моему дяде.

– Да, синьор, – отвечал дядя со смиренной улыбкой, низко кланяясь.

– Вы говорите, что привели ко мне мою дочь, но как я могу поверить вашим словам? Год тому назад вы поклялись, что она не мой ребенок, а теперь готовы уступить ее мне за известную сумму. Имея дело с таким плутом, как вы, я поневоле должен остерегаться обмана.

– Это как вам будет угодно, синьор, – ответил дядя, комкая свою шапку в руках. – Я ведь вам написал, как было дело. Я рассказал вам в своем письме всю историю, как мы украли у вас вашего ребенка, потому что вы не захотели взять на свое попечение семью моей сестры, ее братьев и сестер. Потом мы привязались к девочке и не хотели с ней расставаться. Если уж говорить начистоту, в прошлом году я хотел удержать у себя Джанетту, потому что имел на нее свои виды: я надеялся получить денежки за ее фигурки. Но совесть мучила меня, и я решил расстаться с племянницей, хотя, поверьте, остаюсь от этого в накладе. Так или иначе, я предлагаю вам или взять девочку и отдать мне деньги, или оставить деньги у себя, а ее я увезу обратно.

– Но разве вы не знаете, что я могу забрать ее у вас без всякого вознаграждения, если только верно, что она – моя дочь? Я не обязан вам платить ни гроша за то, что вы возвращаете ее мне.

– Возможно, синьор. Но это будет большой несправедливостью. Я же кормил и одевал вашу дочь в течение нескольких лет, а ведь я очень бедный человек, тогда как вы богаты.

Пожилой господин повернулся к столу и стал перебирать какие-то бумаги. Я видела, что руки у него дрожат.

– Мое дитя! – сказал он. – Как я могу быть уверен в этом?

– Взгляните на ее личико, синьор, – заметил дядя. – И если вы не найдете сходства с моей покойной сестрой Джулией, то я не возьму у вас ни одного гроша.

Пожилой господин медленно обернулся ко мне и стал пристально изучать мое лицо. Я тоже в первый раз решилась прямо взглянуть ему в глаза. Он глубоко вздохнул и что-то тихо проговорил, но я не расслышала его слов. Затем он улыбнулся и сказал, обращаясь ко мне:

– Иди сюда, маленькая Джанетта… Да, я верю, что ты и есть дочь моей бедной Джулии.

В его голосе звучала нежность, и он ласково притянул меня к себе.

– Я так и знал! – торжествующе воскликнул дядя.

Но мой найденный отец холодно прервал его:

– Вот вам деньги. Убирайтесь и никогда больше не смейте показываться мне на глаза.

Он протянул дяде мешочек с золотыми, который тот схватил жадными руками.

– Очень хорошо, синьор, – ответил он, пряча мешочек, – но я надеюсь, что Джанетта не забудет своего дяди. Прощай, Джанетта.

– Прощай, дядя, – сказала я, подавшись к нему для поцелуя. В эту минуту я забыла его дурное обращение, его побои, и мне хотелось, чтобы он приласкал меня на прощание. Но он не понял моего желания и, нахлобучив на голову шапку, вышел из комнаты.

Когда мы остались одни, отец притянул меня к себе и, ласково гладя по голове, произнес:

– Мое бедное, бедное дитя, моя бедная девочка!

Во взоре его светилась какая-то серьезная, грустная нежность при этих словах, но он даже не попытался обнять и поцеловать меня. Я стояла, безмолвная и смущенная, не смея сделать первого шага и приласкаться к нему. Мне было неловко чувствовать на себе его взгляд, казалось, что отец вовсе не рад моему появлению.