Юлия Кузнецова - Где папа?

Мне приходится сильно-сильно прикусить губу. Но слёзы всё равно бегут: кап-кап-кап… На снег. Это нечестно. Не-чест-но!

Наконец нас вызвали. Пардон, ИХ вызвали.

Я сую Ирке книги, которые привезла для папы.

– Ну прости, – говорит она, убирая их в свою сумку, – в другой раз ты.

Я молчу. Я просто ничего не могу ответить на такое. Она пытается меня обнять, но я её отпихиваю.

Шлагбаум подняли. Костя подъехал к проходной, за которой начиналась колония. Там уже стояла очередь. Дядька в кожаной куртке был уже тут и курил. Женщины кутались в пуховики и прохаживались взад-вперёд. Таджики прыгали на месте. Тётка в шубе громко говорила по мобильному.

Костя вытащил чемодан из багажника. Мама указала ему на место у самой двери.

– Женщина, – обратился к ней дядька в куртке.

– Нас вызвали! – отрезала мама.

У меня внутри всё дрожало. А вдруг все-таки пустят? Мама достала паспорт. Из него торчал серо-зелёный краешек банкноты. Она встретилась со мной взглядом, кивнула.

– Я постараюсь, – прошептала она, а громко сказала: – Костя! Осторожнее с тем пакетом, пожалуйста! Там бананы. Раздавятся.

У ворот проходной стояла конура, а рядом с ней ходила туда-сюда собака на железной цепочке. Из пасти у неё шёл пар. К воротам подъехал синий фургон с надписью «Молоко». Его пропустили внутрь. Через некоторое время из калитки вышел усатый дядька в униформе с банкой молока, вскрыл её ножом, налил собаке в миску. Она принялась жадно хлебать.

Мама порывисто вздохнула. Вдруг открылась дверь проходной, и вышла крепкая тётка со светлыми кудрями и накрашенными розовой помадой губами, которые она сложила бантиком. На плечи её была наброшена куртка защитного цвета.

– Так! Макаровы!

– Мы здесь, – подскочила мама и, приблизившись к тетке, начала объяснять что-то шёпотом.

– Вы что, чокнулись?! – закричала тётка на маму и сунула ей паспорт обратно: – Заберите ЭТО! Тут же камеры везде, я из-за вас места рабочего лишусь, вы вообще думаете, что творите? Вы меня потом на работу возьмете?

– Ну простите, просто у неё день рождения был, вот на той неделе, они уже несколько месяцев не виделись, она младшая, ему без неё так плохо, – бормотала мама.

– Слушайте, правила – это правила. Всё! Сумки будем заносить?

– Костя, – прошептала мама, отворачиваясь.

Она вытащила деньги из паспорта и отдала мне.

– Косте отдашь, это на билет. Купите мне обратный.

А я стояла и смотрела на эту тётку в форме. Которая не пускала меня к папе. И мама стояла и смотрела. Мне хотелось, чтобы она заметила, что я сейчас прожгу её взглядом насквозь, и в её серо-зелёной куртке будет дырка! В ней самой будет дырка!

Но ей было всё равно.

– Вы долго ещё будете стоять?! – закричала она маме. – Если не хотите, пропустите других.

– Да как же, – пробормотала мама и стала помогать Косте затаскивать вещи в проходную. Ирка тоже взялась за пакеты.

У Ирки было скорбное выражение лица, но я знала – это она для видимости. Она радовалась предстоящей встрече с папой. Радовалась тому, чему мне радоваться не позволили. Я взяла какую-то сумку и тоже поволокла в проходную. Косте можно, а мне нет?

Мама вырвала сумку на пороге.

– С ума сошла? Она тяжёлая!

Но я молча, сдерживая слёзы, заволокла внутрь эту тупую сумку, а потом уселась на неё.

– Может… – нерешительно начала мама.

– Не может, – отрезала тётка, просовывая их с Иркой паспорта в маленькое окошечко за стеклом и толстой решеткой. – Если так хотите эту провести, оставьте старшую!

Ира дёрнулась. Мама покачала головой и положила мне руку на плечо. Но я спихнула её и выскочила на улицу.

Костя вышел за мной. Дверь захлопнулась.

Мы с Костей уселись в машину. Он на своё место, я за ним.

– Сядь за Иркиным, – попросил он, – я своё кресло хочу опустить.

Мне было всё равно. Я могла бы и на улице посидеть, прямо на снегу. Какая разница? И в груди, и в животе, и в пальцах ног и рук – везде у меня был тот же холод, что и снаружи, на улице.

Я ненавидела Ирку.

В голове мелькнула дурацкая мысль – может, таджики тоже кого-то ужасно ненавидят, и им поэтому не холодно на таком морозе в тонких джинсовых куртках?

– Обидно, да, – сказал Костя, зевая и вытягиваясь на своём кресле.

– Даже не представляешь себе насколько, – еле выговорила я.

– Почему не представляю?

Я покосилась на него. То есть на его затылок. Какой же он… Ну неужели всё надо понимать буквально? Или он издевается?