Владислав Крапивин - Мушкетер и фея

– Это же Шпуня! – воскликнула Катя. – Тот самый, которого вы…

Джонни дернул ее за руку. Зачем лишние слова, когда все ясно.

Весь день Шпуня испытывал жгучие чувства. Самым жгучим было желание отомстить бабке Наташе за обиду. И он задумал хитрую месть.

Напротив бабкиных ворот стояла будка с гладкими цементными стенками. Раньше в ней продавали керосин, а сейчас она была закрыта. На серой стене рядом с железной дверью Шпуня решил нарисовать бабку Наташу в образе отвратительной ведьмы.

Рисовать Шпуня умел. Он запасся цветными мелками и отправился выполнять свой опасный замысел. На всякий случай Шпуня изменил внешность: вместо ненадежных трикотажных штанов надел прочный джинсовый комбинезон, а на голову – круглую кепочку с козырьком в двадцать сантиметров. Козырек замечательно прятал в тени лицо. Среди мальчишек эта кепка была знаменита, но Шпуня боялся не ребят, а бабки.

На тихой улице было пусто. Шпуня приступил к работе. Он изобразил бабку верхом на помеле, в драной развевающейся юбке, лохматую, с крючковатым носом и громадными отвратительными ушами. На носу сидели две пары очков…

Сходство было так себе, приблизительное, но Шпуня не огорчился. Он решил, что для ясности дополнит портрет надписью, а пока стал рисовать людоедские клыки, которые торчали из бабкиного рта.

Когда к художнику приходит вдохновение, он не видит и не слышит ничего кругом. Шпуня забыл про бдительность… И кто-то ухватил его за лямки!

Шпуня оглянулся, пискнул и уронил мел.

– Рисуешь, значит… – сказала бабка Наташа. – Вот и ладно. Пошли.

Пленник слабо заупрямился. Но бабка была крепкая, а Шпуня обмяк от неожиданного ужаса.

– Идем, идем, дело есть… – сказала бабка и повлекла добычу к своей калитке.

– Это не я! – заголосил Шпуня. – Не имеете права!… Я больше не буду! Меня и так…

Он попробовал присесть, но бабка Наташа приподняла его, как хозяйственную сумку, тряхнула и проговорила:

– Коли рисовать умеешь, значит, и писать можешь. А мне как раз писарь нужен. Чтоб, значит, писал по нонешней грамматике…

Шпуня наконец сообразил, что бабка его, кажется, не узнала. И себя на портрете не узнала тоже. Тут что-то другое…

Так оно и было.

После того как Вика, Джонни, Катя и Юрик ушли, почти сразу к бабке пожаловали вчерашние гости – с той же бумагой насчет сноса. Бабка взялась за швабру, а когда посетители убрались, она решила действовать активно. Вышла на улицу, чтобы найти кого-нибудь пограмотнее, изловила Шпуню и доставила в дом.

– Я говорить буду, а ты пиши. Без ошибок-то умеешь? – Она вынула из пыльного буфета чернильницу-непроливашку и дала Шпуне толстую ручку-вставочку со ржавым пером. Положила серый листок.

– Садись давай к столу.

– Ага, "садись". – с горькой ноткой сказал Шпуня и встал на табуретку коленями.

– Пиши, значит… "В городской совет от гражданки Кошкиной Натальи Федосьевны… "

И бабка продиктовала грозное заявление, в котором говорилось, что дом свой она, гражданка Кошкина одна тыща девятьсот одиннадцатого году рождения, сносить не даст и никуда отседова не поедет, потому как для гаражей есть специальные места, а здесь живут пожилые люди и играют пионеры и школьники, которым нужны свежий воздух и зелень.

Вспомнив о бабкиной зелени, Шпуня передернулся и поставил кляксу. Под этой кляксой бабка вывела свою корявую подпись и пошла на кухню, чтобы принести скороспелое яблочко и одарить грамотного помощника. Шпуня, однако, не стал ждать награды и выскользнул в сени.

Здесь он увидел шлем.

Джонни встретился со Шпуней один на один. Пришел к нему домой и спросил:

– Шпуня, ты стянул эту штуку?

– Ха, – сказал Шпуня, стоя на пороге. – Докажи.

– Зря старался. Это не шлем, – объяснил Джонни.

– Врешь.

– Честное слово, – печально сказал Джонни.

Шпуня задумался.

– Ну и что? – спросил он наконец.

Скрутив в себе гордость, Джонни мягко проговорил:

– Слушай, отдай ее мне. Пожалуйста. Это старая сломанная ступка. Зачем она тебе?

– А тебе? – язвительно поинтересовался Шпуня.

– Мне – до зарезу, – признался Джонни. – А тебе она все равно ни к чему.

– Главное, что она тебе "к чему", – рассудительно заметил Шпуня. – Чего ж я буду ее отдавать? Разве мы с тобой друзья-приятели?

Это была удивительно здравая мысль: сделать пользу врагу – значит сделать вред себе.

Джонни понял, что не разбудит в Викторе Шпанькове ни благородства, ни сочувствия. Все было кончено.