Финн-Оле Хайнрих: Удивительные приключения запредельно невероятной, исключительно неповторимой, потрясающей, ни на кого не похожей Маулины Шмитт. Часть 1. Мое разрушенное королевство

Коробки набиты книгами и газетными вырезками, жёлтыми лампочками и фотографиями из поездок в Данию и Польшу. Дядьки потеют, перетаскивая восемьдесят четыре цветочных горшка в двухкомнатную квартиру на первом этаже, я тихонько считаю: семьдесят два, семьдесят три, семьдесят четыре… скоро горшки закончатся. Потом дядьки пьют пиво и курят, шутят с мамой, она стоит рядом как ни в чём не бывало и, кажется, считает, что это нормально – уехать из царства Принцессы Мауляндской и переселиться в убогую дыру на другом конце города. Как будто так и надо! Когда два синих дядьки, пыхтя, вытаскивают из фургона стол, я кричу им, чтоб не смели его переворачивать (там ведь секретные шедевры!). Дядьки кивают, но сами ни бум-бум, по глазам вижу.

Мой дед – Сырный Генерал, я потом расскажу, почему его так зовут, история эта непростая, как и сам дедушка. На нём всегда надето что-то вроде формы – это полнейший цирк и умора. Хорошо, что я к ней давно уже привыкла и просто не замечаю, иначе всякий раз помирала бы со смеха, глядя на деда. Вот представьте: если кинуть в большой чан солдата, директора цирка, охотника, вонючий харцский сыр и старикана, обросшего бородой, всё хорошенько перемешать, вылить в форму и оставить сохнуть – в результате как раз и получится дедов костюм. Ну, примерно.

Я не знаю никого, кто был бы устроен, как Сырный Генерал – и снаружи, и изнутри.

При мыслях о Генерале настроение чаще всего сильно улучшается. Ну а сейчас мне очень даже несладко, и хочется это исправить, так что самое время подумать о нём. Дед и я – вроде двух магнитов, мы или отталкиваемся, или притягиваемся, смотря по тому, какими полюсами повернуты друг к дружке в этот день. Мы с ним совсем разные, но на очень похожий манер.

Дед говорит:

– Ты такая же, как я, или лучше сказать – я был таким же, как ты, пока не стал старым пнём и до меня наконец не дошло, что не стоит переживать из-за всего на свете, ведь можно просто надо всем посмеяться. Тогда и жить гораздо веселее.

– Не-е-е-е, – говорю я, – что за ерунда – надо всем смеяться! От этого ничего не изменится.

– А что, – говорит он, – если на дождь орать и вопить, солнышко скорее выглянет?

– Нет, – отвечаю я, – на погоду ругаться – толку ноль. Чаще всего.

– Вот видишь, – говорит дед. – А когда прямо из-под носа уходит автобус, и ты рвёшь и мечешь, он ведь от этого обратно не вернётся! Лучше посмеяться и порадоваться, что у тебя есть ещё целых десять минут ничегонеделанья под солнышком.

– Или под дождём, – говорю я.

– Или под дождём, – смеётся Сырный Генерал и так шлёпает меня по спине, что я аж кашляю.

Смеяться под дождём – в любом случае лучше, чем злиться на него.

Единственный плюс нашей новой квартиры – то, что она гораздо ближе к дедовой.

Улица закатана в асфальт, куда ни глянь – одни машины да живые изгороди, прямые и высокие, как зелёные стены. Только иногда по тротуару просеменит какая-нибудь старая перечница с бело-фиолетовыми волосами. Детей тут, кажется, вообще ни одного нет.

Наш сад – просто анекдот, только не смешной, а как раз наоборот, от него рычать хочется. Если лечь посередине и раскинуть руки-ноги – разом достанешь до всех четырёх углов.

Я кладу Ленни и Роя себе на живот, гляжу в небо и думаю: всё это – просто анекдот для черепах, а они ведь и смеяться-то не умеют. Посмеяться можно разве что над самими черепахами, когда они запутываются в салате или опрокидываются на спину и лежат так, дёргая лапами – оооочеееень меееедлеееенноооо, как в замедленной съёмке.

Человек, который укладывал меня спать, делал отличные блинчики, ругался, что книги навалены по всем углам, и вечно задевал за ножку кровати; человек, чьё имя я больше не произношу, называвший меня Малышкой, Котёнком и Маули, который по выходным сидел перед телевизором, а я ерошила ему волосы, и затылок у него пах молоком, – Тот Человек так и живёт в квартире с бело-синим диваном и засаленными выключателями, как будто такая огромная квартира предназначена для одного-единственного жильца, как будто она его, как будто это он – король Мауляндии, а не я собственной персоной (то есть её принцесса).