Янка Мавр - ТВТ. Повесть

Но свидетели, сдерживая смех, разошлись. Происшествие, как мы уже говорили, попало в газету. Там писалось о разных недоделках, небрежностях, которые подчас допускаются строительными организациями. Среди приведенных примеров был и пресловутый гвоздь на мосту при входе в Парк культуры и отдыха.

«Безусловно, — писала газета, — за такие небрежности должны отвечать те, кто допускает их. Трудящиеся города имеют право требовать, чтобы в общественных местах им не угрожала опасность от каких-то гвоздей. Однако в случае на мосту у Парка культуры и отдыха есть один характерный штрих, который касается всех граждан. Какой-то паренек взял и загнул камнем гвоздь. А разве не мог то же самое сделать каждый? Над этим следует призадуматься».

К этому мы можем только прибавить: среди людей, проходивших тогда по мосту, не одна сотня была и таких, которые уничтожили бы этот гвоздь, но они прошли равнодушными, ничего не заметив. Разные случаи бывают на свете.

Посмотрим теперь, что происходило в Одиннадцатой школе после того, как директор записался в члены ТВТ. Правда, заработав тогда очко, он так с ним одним и остался. Новых записывать себе не просил. Но все видели, что он ежедневно набирал помногу очков.

— Конечно, — говорили тэвэтовцы, — директору не подходит играть с нами. Будем считать его почетным членом.

Зато среди учеников число тэвэтовцев в скором времени возросло до четырехсот. Первое звено составляли «ветераны», основатели ТВТ — Клава, Толя, Павлик, Андрей и другие.

Потом узнали, что и в других школах города появились тэвэтовцы. Тут уже Одиннадцатая школа начала гордиться, что именно она положила начало в этом деле.

Рядом с Одиннадцатой школой помещался детский сад. Оказалось, что и там нашлись тэвэтовцы. Поднимает шестилетний карапуз с полу бумажку и несет воспитательнице:

— Записите оцко!

За каждой соринкой, за каждой соломинкой и спичкой стали гоняться. Подобрали на дворе все щепочки, все лишние камешки.

Было совершенно ясно, что Одиннадцатая школа сделалась лучшей. Восемьсот глаз зорко следили за всяким непорядком и сейчас же всё исправляли. Некоторые заядлые тэвэтовцы даже сожалели, что в школе нелегко стало заработать очко.

Брошка носился по классу и пролил чернила. Надо было вытереть их, а он, как всегда, начал доказывать, что это не он пролил. Но сразу нашлись охотники заработать очко — вытерли без Брошки.

Когда в другой раз, как мы помним, он оторвал палку от географической карты, — повторилась та же самая история.

А в третий раз ему стало стыдно, и он без всяких пререканий подобрал чужие книги, которые разбросал по классу.

Однажды после занятий вожатый заметил, что Карачун возится в коридоре у оконной рамы.

— Ты что тут делаешь?

— Да вот стекло дребезжит, — может вывалиться. Я его гвоздем укреплю.

— Ты член ТВТ?

— Нет, не принимают. Говорят: «Пользы от тебя мало». А я докажу им. Сколько тэвэтовцев в школе, и никто не заметил, что стекло дребезжит.

— Обещаю, что будешь принят, — усмехнулся вожатый.

Порядок в школе был не только потому, что тэвэтовцы исправляли всякую мелочь. Происходило кое-что в тысячу раз поважнее: не могли же члены ТВТ нарочно или даже по неосторожности сделать что-нибудь нехорошее. Мог ли, например, ученик, который своими руками прибивал завеску у парты, ломать ее на другой парте? Мог ли он небрежно обращаться с библиотечной книгой, когда недавно он своими руками подклеивал страницы в такой же книге, порванной кем-то другим?

Мог ли он сбросить на пол и не поднять чужое пальто, если перед тем уже поднимал пальто, сброшенное другими? Будет ли он неосторожно стучать ногами в стену, если он как-то уже замазывал дыру в штукатурке? Если прежде Карачун, вертясь у окна, не думал, что может выбить стекло, то теперь он невольно вспоминал, как сам чинил его. И не было такого ученика, который, стерев со стены слова, написанные кем-то другим, стал бы писать на ней. Когда прежде кто-нибудь вырезал на парте буквы, его товарищи не обращали на это внимания, а теперь никто не мог стерпеть: каждый видел всё по-иному. Вот почему Одиннадцатая школа приняла совершенно другой вид.