Михаил Штительман - Повесть о детстве (Художник Р. Гершаник)

— Пусть он уйдет, — попросил Сема матроса.

— А ты не волнуйся, — успокоил его Полянка. — И руку держи совсем легко. Вот так. Ну, давай.

Сема спустил курок.

— Хорошо! — крикнул ему матрос. — Попал! Давай дальше.

Воодушевленный, Сема стрелял еще и еще.

— Вот видишь! — прошептала ему на ухо Шера, — Не хуже Антона. Что ты дрожишь? У тебя сейчас сердце выпадет.

В эту минуту подошел матрос и, похлопав Сему по плечу, передал винтовку Пейсе:

— Стреляй! А у тебя, Сема, неплохо. Только первым выстрелом дал промах.

— Вы же сказали, что я попал.

— Так надо, — улыбнулся матрос. — Психология! Если б я тебе правду сказал, у тебя пули бы начали землю ковырять. Человеку всегда лучше хорошее сказать… Ну, давай, Пейся.

Пейся с гордым видом поднял винтовку, прицелившись, дал выстрел.

— А ну-ка, Сема, посмотри мишень, — улыбаясь, сказал он. — Там уже дырка как палец.

Но Сема, проверив мишень, не обнаружил никакой дырки.

— Это вы мне жужжали на ухо, — нахмурился Пейся. — А ну, молчите! — И он снова выстрелил.

Так он стрелял еще несколько раз, целясь, хмурясь, злясь и не попадая.

— Ну, довольно, — тихо сказал Полянка, которому, видимо, было жаль Пенею. — В другой раз попадешь. Фортуна.

— Что вы мне говорите какие-то слова, когда все время эта мишень трясется то влево, то вправо! Надо, чтоб она наконец стояла как следует.

— Во-первых, она стоит, — улыбнулся Сема, — во-вторых, как ты думаешь, если будет бой, так офицер крикнет солдатам: «Не бежите! Вы мешаете человеку попасть!»

— Никто тебя не спрашивает… — обиделся Пейся. — Я не уйду, — обратился он к матросу, — пока не докажу! Отдайте винтовку.

Он прицелился, но в это время из окраинного домика вышел человек и быстрым, каким-то очень сердитым шагом направился к лощинке. Подойдя, он поднял руку и спросил, кто здесь старший.

— Я, — ответил матрос. — Что вы хотите?

— Ничего, — ответил пришедший и вытер платком лицо. — Я хочу только спросить: может быть, уже довольно?

— Вы о чем? — вмешался Сема недоумевая.

— Я о том, что только что здесь кто-то стрелял и сбил всю черепицу на моей крыше. Я так понимаю, что он принял мою крышу за что-то другое, но почему я должен страдать?

Матрос вежливо поклонился и, едва сдерживаясь от смеха, извинился перед хозяином крыши.

— Этого больше не будет, — сказал он по возможности строго. — Даю вам слово!

Когда человек удалился, сердито покашливая и ругаясь, Полянка подошел к внезапно оробевшему Пейсе и спросил:

— На что тебе понадобилась крыша? Что ты нашел в этих черепицах?

— Не знаю! — Пейся развел руками. — Я целюсь, как все: я закрываю правый глаз и даю…

Но его уж никто не слышал — дружный хохот помешал ему докончить свой рассказ. Матрос опустился на траву и схватился за живот руками.

— Не понимаю, что тут смешного? — еще больше смутился Пейся. — А ты что смеешься? — набросился он на Шеру. — Ты же вообще не стреляла!..

Полянка с трудом поднялся со своего места и, продолжая смеяться, начал знаками что-то показывать Пейсе.

— Ну, что ты стоишь? — заговорил Сема, насмешливо улыбаясь и с трудом переводя дыхание. — Если б твой правый глаз помещался с левой стороны, тогда черт с ним, закрывай! Но все люди закрывают левый. Понял? Ну-ка, дай винтовку!

— Сема, — испуганно вскрикнула Шера, — ты ведь только что надел рубашку!

Но было уже поздно: Сема прижал приклад к плечу, и на белой рубашке оттиснулось большое темное пятно.

Шера передала отцу просьбу зайти к комиссару. Доля недоверчиво взглянул на дочь и удивленно пожал плечами:

— Меня просят зайти? Зачем?

Больше он не сказал ни слова и с унылым огорченным лицом присел у окна. Шера встревоженно следила за ним, но Доля молчал. Он молчал и думал. Вызов к комиссару испугал его. За всю свою жизнь Мойше не знал случая, чтобы встреча с начальством приносила человеку удовольствие. Если вызывают к начальству, значит, что-то случилось. Давно-давно дед Доли вместе с семьей поселился в деревне. Не потому, что он очень хотел пахать, — он даже не знал, с чего начинают! Просто было объявлено, что евреи-землепашцы освобождаются от воинской повинности. Но прошло время, и они нечаянно и неожиданно для себя почувствовали вкус к новой жизни. И если раньше они, ругаясь, плевали на эту трудную землю, то теперь они уже привыкли подниматься с зарей, и соседи-крестьяне, веря и не веря, показывали им секреты. Они узнали новые слова: посев, сенокос, пары, молотьба — и вскоре привыкли к ним. Но счастье длилось недолго — отца Доли вызвали к начальству и дали двадцать четыре часа. В двадцать четыре часа приказали убраться и унести подальше «свой еврейский запах». «За что? Почему? Кто пожнет посеянное? Посмотрите на наши руки!» Урядник ни на что не хотел смотреть — он повернулся спиной, и разговор был окончен.