Антон Иванов - Уроки без правил

И, не удостоив нас больше ни словом, Будка направился за кулисы.

— Видала? — посмотрел на Агату я.

— Ничего не понимаю, — пожала плечами она. — Видно, наш Будочка как-то к Васе подкатился. Но что теперь поделаешь. Подождем.

Впрочем, мне было даже интересно, как и с чем выступит Митька.

Перед Будкой вышел Костя Петриченко из седьмого «А». Сперва его заклинило, и он минут пять торчал столбом посреди сцены. Тогда долговязая ведущая начала ему что-то бубнить из-за кулис. Костя затравленно поглядел на нее и как-то по-крабьи, боком, двинулся в противоположный край сцены. Там он вновь на какое-то время замер. Затем, вытянув тонкую шею, поглядел вниз и, испуганно воскликнув: «Ой!» — ретировался назад.

— Ну, наконец-то настоящий комик! — узнал я голос Сереги Винокурова.

Зал в предвкушении чего-то веселого обрадованно загудел. Однако мы все ошиблись. Костя оказался совсем не комиком. Он вдруг вытаращил глаза. Рот у него скривился, будто бы он внезапно вывихнул челюсть. Костя начал отбивать чечетку. Более душераздирающего зрелища трудно себе представить.

Немного поразвлекав нас подобным образом, Петриченко махнул рукой и бегом убежал за кулисы. И тут же с другой стороны из-за кулис вышел на четвереньках Будка. Зал разразился аплодисментами. Будка в ответ громко залаял, поднялся на ноги, еще раз как следует гавкнул в микрофон и объявил:

— Позвольте начать? Ну так вот, меня зовут Пес Бутс. По-английски это значит «сапожки». Я — сын Килдонана Брога. Он — кандидат в чемпионы нашей породы шотландских терьеров. А живу я с моим Повелителем. Хозяин у меня просто отличный.

Все засмеялись. Будка и впрямь был очень похож на собаку. То опускаясь на четвереньки, то изображая, будто почесывает бок ногой и обнюхивает другого пса, он принялся излагать, как познакомился на прогулке с еще одним скотчтерьером по имени Слипперс, что в переводе с английского означает «тапочки».

Митька потрясающе показал, как эти два пса сперва поговорили, принюхиваясь друг к другу. Затем Будка, изображая сперва Бутса, а потом Слипперса, подошел на четвереньках к микрофону и поднял ногу.

— Слушай, — повернулась ко мне Агата. — Ну, кто бы мог подумать, что наша Собачья Будка такой гений.

— Никто, — в свою очередь ошеломленно ответил я.

Меня изумило сразу несколько вещей. Во-первых, Митька чувствовал себя на сцене как дома. Во-вторых, похоже, мог изображать что угодно. И в-третьих, спокойно заучил текст в прозе. Выходит, этот Васька не зря ему сказал насчет фактуры? Неужели он что-нибудь понимает?

Будка раскланялся и ушел, но к нам почему-то не вернулся. Куда он исчез? Сколько я ни оглядывал зал, так нигде и не обнаружил его присутствия. Зато после потрясающего выступления Митьки следующие кандидаты казались совсем убогими. Несколько человек опять читали стишки из школьной программы. Потом одна девчонка жонглировала мячиками, причем весьма скоро они все упали на комиссию и один даже попал Ваське по голове. Девочка сделала книксен и с чувством выполненного долга удалилась.

В общем, у меня постепенно складывалось впечатление, что половина учеников нашей школы вообще понятия не имеет о театре и чем там занимаются. Наконец вызвали Зойку и велели приготовиться нам.

— А почему все по одному, а они вдвоем? — немедленно поинтересовались из зала.

— Так надо! — отрезала ведущая. По-моему, она и сама была не в курсе, почему.

Пробираясь за кулисы, мы с Агатой смотрели Зойку. Бурно жестикулируя и как-то странно подвывая, она читала письмо Татьяны к Онегину. Глядя на Адаскину, я начал по-настоящему волноваться.

«Она-то хоть выступает одна, — в панике размышлял я. — А нас будет двое. Вдруг окажется, что мы смотримся, как Зойка в квадрате».

Эта мысль привела меня в полный ужас, и к тому моменту, когда мы наконец достигли кулис, у меня начали трястись коленки.

Зойка закончила выступление. Раздалось несколько нестройных хлопков. Она вышла за кулисы и, даже не заметив нас, пролетела куда-то дальше.

— Пора, — объявила нам долговязая девица.

— Пошли, Клим, — тронула меня за руку Агата.

И я на трясущихся ногах двинулся к сцене.

ыйдя из-за кулис, я испытал настоящий мандраж. Последний раз мне довелось выступать на сцене еще в младших классах. По-моему, это было на Восьмое марта. Я в составе хора орал какую-то песню. Но одно дело хор, и совсем другое, когда стоишь посреди освещенной сцены, а на тебя смотрят десятки глаз. Вернее, смотрят они на нас с Агатой, но это ничего не меняло. Теперь мне стало ясно, что испытывал несчастный Костя-чечеточник! И я проникся к нему невольным сочувствием.