Ольга Колпакова - Полынная ёлка

Страшным шёпотом рассказала Мина нам своё приключение. На следующий вечер история стала страшнее – появились пауки по углам. Ещё через день в рассказе на бабкиной печке белела чья-то кость и жуткий голос твердил: «Огня и воды! Огня и воды!» А на четвёртый день Мина заболела. Мама и бабушка не могли понять, что же с ней. У неё началась лихорадка, она вся горела, слюна текла ручьём, ей стало тяжело ходить и трудно глотать, и она перестала есть. Мама с Лилей отвели Мину в больницу. Но и там им ничего не сказали. Только медсестра прошептала маме, что, похоже, на девочку «напустили». Это означало, что её заколдовали!

Мину положили в больницу. Лиля осталась с ней. А мама пошла в другое село, за большую речку, к травнице. В деревне сказали, что та могла нашептать волшебные слова на травы и расколдовать сестру Село было далеко, без письменного разрешения маме туда было идти нельзя, но взять его прямо сейчас было не у кого. Она шла вдоль речки, чтобы можно было спрятаться в кустах.

В свинарнике остались только мы с бабушкой. К нам пришли дедушка с бабушкой Дедовы, чтобы помочь управиться со свиньями. Бабушка Надя раздумала умирать. Но сказала, что сердце у неё всё равно уже мёртвое. А наша бабушка сказала, что это не так, раз она пришла нам помогать.

Лиля вернулась из больницы через день. Она вела под уздцы старую Рыжуху, запряжённую в низкую хлипкую повозку. В повозке лежала Мина. Следом пришли женщины из деревни, принесли разноцветную бумагу и ленты.

Бабушка плакала и молилась. И мы с Лилей плакали. Только мамы всё не было и не было. Дедушка Дедов сделал гроб. Он стоял на нашем столе. Мина была настоящей спящей красавицей. В красивом венке. Только никаких сладостей на подносе не просила.

На следующий день утром взрослые сказали, что ждать больше нельзя. Лиля положила Мине в гроб куколку.

«Кристхен знал, что Мина празднует последнее Рождество на земле, поэтому подарил ей такую хорошую куколку, – подумала я. – Он действительно всё видит и знает! Пусть он позаботится о ней на том свете».

Мама не приходила. Кто-то из деревни сказал, что её арестовали по дороге и теперь ей грозит двадцать лет тюрьмы.

– Господи Иисус! – закричала бабушка, когда ей передали эту новость. – За что нам такие испытания?!

– Боженька, миленький! – упала я на колени. – Верни нам Мину с мамой, и я всегда-всегда буду хорошей!

– Если ты не оживишь Мину и не вернёшь нам маму, то тебя нет! – зло сказала Лиля и зарыдала.

Мы похоронили Мину. А на следующий день маму отпустили.

Лиля не ходила в школу. Она работала. Работала с мамой в свинарнике, работала у чужих людей: носила воду, делала кизяки. Работала в колхозе. Мама не могла отправить Лилю в школу. С пятого класса нужно было платить за учёбу.

Мина могла ходить в школу бесплатно. Только Мина не хотела и часто сбегала. А я очень-очень хотела, но была ещё мала. В первом классе были почти все ребята и девочки, кому исполнилось 8 лет, а некоторым было 10 и 12. Но мне разрешили пойти в шесть с половиной лет. Мне досталась Минина обувка. И её старые книжки, между строчек которых нужно было писать задания. И её баночка для чернил. И рюкзак, сделанный ещё папой из тряпичной сумки.

Прикасаться к Мининым вещам мне всегда было грустно и больно. Возможно, это Бог специально придумал мне такое наказание. Мина умерла и оставила мне столько всего, а я жалела для неё одну только куколку. Сейчас я согласилась бы всё-всё отдать Мине, лишь бы она была рядом.

Школа в Берёзовке была очень большая. Два этажа! Первой в школу приходила техничка. Она топила печь. И когда прибегаешь в школу, сначала надо было протиснуться к дымоходу, обитому железом. Он всегда горячий! Мы окружали эту печку и грелись.

Часов ни у кого в деревне не было. Без петуха маме было сложно утром понять, пора вставать или нет. Поэтому иногда я приходила в школу рано-рано. А если мама проспит, то и опаздывала.

Опаздывать я не любила. Потому что мне нужно было ещё постоять под лестницей и встретить учительницу старших классов, которая приехала из Ленинграда. Я не могла налюбоваться на её прекрасную полосатую разноцветную кофточку и надышаться её запахом. Такой яркой, в самую разную полоску одежды не было ни у кого. Учительница душилась одеколоном «Шипр», и ничего вкуснее в жизни я ещё не нюхала. И когда ленинградка поднималась по лестнице в учительскую, я дышала и дышала, чтобы хватило на день.

А однажды она даже остановилась рядом со мной. Тут я забыла дышать. Учительница посмотрела на мои валенки и спросила: