Виктория Ледерман - Всего одиннадцать! или Шуры-муры в пятом «Д»

– Что за ерунда?! – бушует Фомин. – Ничего он не сделает! Я с тобой встречаюсь! Я! Он вообще тут ни при чем. Я не собираюсь никому тебя уступать!

Это уже кое-что! Кажется, завелся. Я опускаю глаза и говорю нерешительно:

– Я не могу так с ним… Вот если бы он сам от меня отказался…

– Откажется! – громко заявляет Фомин. – Будь уверена! Еще как откажется!

Он оставляет меня и бежит наверх. Я медленно поднимаюсь по ступенькам. Ну вот, сделала все, что могла. Остается только ждать результата.

Ну и денек сегодня, полный отстой! Вроде бы не пятница, тринадцатое. А неприятностей – просто завались. Мою честно заработанную тройку обозвали парой, надавали кучу задач и примеров. По истории спросили ни с того ни с сего, хотя у меня там и так две оценки подряд. Зачем так подставлять вообще? Кто же к уроку готовится, когда два последних раза отвечал? Теперь вот надо снова отвечать, в четвертый раз подряд, чтобы ту, третью оценку исправить.

И с Китом теперь непонятно что. Какой-то он странный сегодня. Болезнь, что ли, так подействовала? Может, недолечился? Вбил себе в голову, что хочет встречаться с моей девчонкой. «Не может» он, видите ли, без нее! Ничего, раньше мог и теперь сможет. А я ее отдавать не собираюсь. С какой стати? Я с ней хожу уже две недели. Весь класс в курсе. Не только пятый «Д», но еще и «А», и «Б». И «В» наверняка тоже. Моя она, и точка.

Я хочу поговорить с ним в школе, но он отворачивается и уходит. Он вообще на меня не смотрит. Словно чужой. Словно не друг. Разве бывает так, что вчера друг, а сегодня уже не друг?

Я весь день ни о чем думать не могу. Сижу за компом, а перед глазами Кит. И Ангелина. Вместе. Идут, за руки держатся, он ее рюкзак несет. Хочется даже delete нажать, чтобы эту картинку удалить. Жалко, нет такой кнопки в голове.

К вечеру не выдерживаю и иду на пятый этаж. Дверь открывает папа Кита с Маринкой на руках.

– Никита, Егор пришел! – кричит он.

Кит не отзывается. Папа идет к нему в комнату. Я жду в коридоре. Папа возвращается и как-то виновато говорит:

– Ты знаешь… К нему сейчас нельзя. Он… спит.

Я разворачиваюсь и ухожу. Спит, значит. В восемь вечера. Все понятно, не будет он разговаривать. Видеть меня не хочет. Это нормально вообще? Не я ведь увожу у него девчонку. Это он хочет забрать мою.

Мы ужинаем с Андреем вдвоем. Мама работает во вторую смену. Я задумчиво ковыряюсь в тарелке. Есть мне почему-то совсем не хочется.

– Что с тобой? – спрашивает Андрей. – Двоек нахватал?

– Есть одна. Только не в этом дело, – говорю я.

– А в чем тогда?

– Андрей…

– Ну?

Я смотрю на него.

– Андрей, скажи… Вот если друзья… У них все должно быть общее?

– В каком смысле?

– Ну… Вот если у одного есть, например, коньки. А у другого нет. Тот, первый, должен давать ему кататься, правда?

– Ну, в принципе, да, – осторожно отвечает Андрей. Я вижу, он не понимает, куда я клоню. – Друзья обычно делятся друг с другом.

– А если у одного есть что-то, что нельзя отдать другому? И разделить нельзя. Тогда как?

– А почему нельзя отдать или разделить?

– Потому что… это живое. И оно не хочет, чтобы его отдавали.

– Хм… Тогда надо объяснить другу, что есть вещи, на которые дружба не распространяется. Он должен понять.

– А если не поймет?

– Если настоящий друг – поймет, – говорит Андрей.

И продолжает с аппетитом уплетать жареную картошку. А на меня наваливается такая страшная тяжесть, что даже вилка валится из рук. Я вдруг понимаю, что мы с Китом больше не сможем дружить.

Дружба заканчивается тогда, когда появляется то, что на двоих не делится.

Я не знаю, как мне быть. Как ходить в школу, возвращаться домой, делать уроки, играть в компьютер… Без моего друга. Без Егора. Я не умею без него. У меня не получится. Мы всегда были вместе, с самого рождения. Мы родились с разницей в пятнадцать дней. Наши мамы вместе гуляли с колясками во дворе. Я этого, конечно, не помню, но мне все равно кажется, что я уже тогда знал, что он рядом, что он у меня есть. Мы вместе ходили в ясли, в детский сад, потом в школу. Мы почти не расставались. Ну, только если на неделю-другую, когда мы уезжали на дачу. А теперь что? Теперь я при имени «Егор» дергаюсь, как будто в меня воткнули иголку. И не могу ни видеть его, ни слышать. И думать о нем невозможно. Ощущение такое, будто у меня в груди поселился страшный дикий зверь, который рвет меня изнутри острыми зубами. Я не могу ходить, есть, спать… Я ничего не могу.