Станислав Олефир - Когда я был маленьким, у нас была война…

Но с Шерстюком – совсем другое дело. Ночь или полночь – без разницы. Ведро в руки, крикнул: «Паць! Паць!» – и пошел.

Шерстюк хорошо понимает, зачем его позвали, и, лишь приблизишься ко двору дядьки Карпа, отправляется на поиски Рябчика. Тот уже в конуре. Сидит и ни гу-гу. Шерстюк проверит его миску, в поисках спрятанной косточки исследует всё вокруг, затем сунет нос в будку. Стоит, смотрит на Рябчика и даже виляет хвостиком. Словно удивляется: почему такой большой пес не хочет с ним поиграть? А тот тихонько рычит, но до того не грозно, что это рычание больше походит на просьбу о пощаде.

С появлением Шерстюка у меня с Эдиком исполнилась самая заветная мечта: изготовить настоящие рогатки. Какие попало у нас были давно. Правда, с вишневыми рожками, вырезанными из немецкого планшета кожанками, но такой гнилой резиной, что вспоминать тошно. Чуть натянул – и порвалась. А в степи полно сусликов, хомяков, куропаток. Однажды мы с Эдиком подкрались к спящему зайцу.

Сидим, смотрим, потом Эдик протянул к нему руку и ласково так: «Трусь! Трусь! Трусь!» Заяц проснулся и дал стрекача. А если бы у нас была рогатка с хорошей резиной?!

Такую резину можно было достать только в воинской части, которая стояла на краю села. Эта часть занималась тем, что возила на элеватор зерно со всех колхозов. С одной стороны окруженного высоким забором двора были гаражи, в которых ремонтировали машины, с другой – бараки, умывальники, кухня. И совсем на отшибе – маленький домик, в котором заклеивали пробитые колеса. За этим домиком и выбрасывали обрезки резины. Колька Кукса говорил, там бывает даже красная резина, которую можно растягивать сколько угодно, и она ни за что не порвется. Но как раз мимо домика протянута проволока, вдоль которой бегал пес. Небольшой, но ядовитый как касторка. Мы только через щелочку в заборе смотрим, а он уже из шкуры выскакивает.

В этот раз мы не стали его дразнить, отыскали в заборе дырку и сунули Шерстюка. Звеня проволокой и захлебываясь от злости, пес бросился к нашему поросенку. Тот вдруг как-то совсем по-взрослому хрюкнул, наклонил голову и показал выбивающиеся над губами клыки. Наверное, псу было что-то известно об этих клыках, потому что через мгновенье он прозвенел проволокой в сторону сваленных у забора досок и исчез под ними навеки.

…Была у нас с братом одна незадача: попавшись на горячем, никогда не удирали. Здесь тоже. Копаемся себе в обрезках, вдруг – два солдата. Стоят у избушки и манят пальцем. Подошли. Те поинтересовались, что мы здесь делаем и главное: куда девался их ядовитый пес?

Мы признались, что ищем резину для рогаток, а пса сторожит Шерстюк. Еще сказали, что этот Шерстюк воевал вместе с партизанами в плавнях и запросто ходит по минному полю. Солдаты очень удивились, велели позвать Шерстюка, и скоро мывсей компанией оказались в гостях.

Солдат звали дядя Ваня и дядя Коля. Первый – высокий и широкоплечий, с узкими глазами; у второго глаза обыкновенные, только он был очень худой. Дядя Ваня сказал, что он калмык. Мол, есть такая национальность. Я сказал, что знаю, и продекламировал Пушкина: «И друг степей калмык», – чем вызвал уважение. Эдик в свою очередь вспомнил песню, которую слышал от сестер: «Коля, Коля, ваши глазки нам покоя не дают, разрешите познакомиться и узнать, как вас зовут?» Теперь все смеялись, а Шерстюк восторженно хрюкал, припадал на передние копытца и тряс головой.

Насмеявшись, солдаты принялись мастерить нам рогатки. Резали на полоски красную резину и привязывали суровыми нитками к рожкам и кожанкам. А тем временем мы вместе с Шерстюком наворачивали пшеничную кашу. Дядя Ваня сказал, что после элеватора в кузовах, как ни выскребай, остается пшеница. Они собирают по горсточке, толкут в ступе и варят. Поэтому можем есть сколько угодно.

Потом дядя Ваня и дядя Коля испытывали наши рогатки. Поставили на камни банки из-под американской тушенки и старались в них попасть. Оба прошли войну, настрелялись из винтовок, автоматов и даже пушек на всю жизнь, а вот из рогатки не получилось. Они и достреливали, а мы в компании с Шерстюком хрустели поджаренной пшеницей и смотрели, чтобы случайно не нагрянул кто-нибудь из командиров.