Василий Захарченко: Наш цвет зеленый

- Нет, с севера нам не подойти. Смотрите, какие всплески на прибрежных скалах…

Капитан пограничного катера сердито погрозил кулаком в направлении черных, неуютных скал, облизываемых белыми языками вздымающихся морских брызг.

Маш пограничный катер медленно обходил остров! Ратманова. За спиной остались суровые берега мыса Дежнева. Летающие снега белыми мятыми простынями лежали по склонам сопок. На небольшом мысе, резко врезаясь в пространство своими строго геометрическими формами, подымался обелиск, поставленный в честь знаменитого русского землепроходца Семена Дежнева. Мыс назвали его именем.

С группой казаков, преодолевая невероятные трудности, Дежнев когда-то первым вышел на суровые берега пролива. Это был край земли. За ним открывалась беспредельная перспектива холодной и суровой воды до самой Аляски. Местные называли эту воду Лама. Это Тихий океан, самая северная его часть, заканчивающаяся восьмидесятикилометровой горловиной Берингова пролива.

Наш катер долго прыгал по бутылочно-зеленым волнам пролива. Нет, край Родины был не за нашей спиной. Не на мыс о Дежнева кончается земля русская. Перед нами был небольшой скалистый островок, один из двух островов Диомида, лежащих в проливе. Его назвали когда-то именем русского моряка Ратманова.

Над островом Ратманова стремительно проносились бакланы. Черные, с вытянутыми шеями, они с ходу плюхались на воду и мгновенно скрывались в ее беспокойной толще в поисках рыбы.

- Ничего не поделаешь, придется высаживаться с юга,- резко бросил капитан. И, наклонившись над переговорной трубкой он скомандовал в машинное отделение: - Прибавить обороты! Так держать!

Наш пограничный катер начал обходить скалистый остров.

Там, где-то над нами, на небольшом плато, вознесенном на высоту четырехсот пятидесяти метров, я с трудом различал в бинокль небольшие строения и тонкий крестик радиоантенны. Это поселок пограничников и метеорологов, примостившийся почти на отвесных скалах острова. Лишь узкая тропка, чуть измененная в расселинах скал, связывала поселок с крохотной деревянной пристанью, сейчас недоступной нам из-за шторма.

Плюхаясь по волнам, катер уверенно вошел в четырехкилометровый просвет между двумя островами. Справа - советский остров Ратманова, слева - американский остров имени Крузенштерна.

Мы плыли по таинственной черте пролива. Именно здесь, под нами, пролегает тот заветный меридиан, с которого отсчитывается время на нашем земном шаре. День рождается в этой зеленой толще воды, чтобы, поднявшись с первым солнечным лучом, начать суточный обход планеты.

Он снова вернется сюда, день планеты. Вернется закатом, с багровым солнцем, прыгающим по золотистой волне пролива. По если сегодня у нас настоящее, то на соседнем острове, острове Крузенштерна, еще целые сутки будет прошлое - вчерашний день.

Это почти невероятно - целые сутки расстояния, укладывающиеся в четыре километра между американским и советским островами. Сейчас мы плыли не только по незримой границе времени, но и но такой же незримой границе между двумя самыми могущественными государствами мира.

Скалистый остров Ратманова невелик. Какие-то шесть километров в длину, километра четыре в ширину. На юге островка сейчас действительно поспокойнее. Жадные ладони вспененной воды лишь поглаживают подножие скал.

Наш небольшой катер упрямо выискивает место высадки.

Небольшое судно не будет подходить к опасным камням. Высаживаться будем с понтона. Его огромное неуклюжее тело овальной формы чем-то напоминает тушу кита. Овальная баранка из толстой резины, надутая, как автомобильная камера. Такое же мягкое резиновое днище. Понтону не страшны камни. Он не может разбиться о них. Пенная волна сама выбросит понтон на прибрежные скалы - только торопись, выскакивай. И не поскользнись, иначе окажешься в ледяной воде.

Место высадки, намеченное капитаном, неожиданно оказывается непригодным. На морских камнях я даже невооруженным взглядом вижу туши моржей. Трудно представить себе, насколько огромно и неуклюже ото морское животное. Розовое тело его - словно матрац, надутый воздухом. Лишь два белых клыка на небольшой голове словно подсказывают, где начало зверя. С противоположной стороны - задние ласты. Моржей много. Они греются на солнце. Изредка одна из туш, неуклюже извиваясь и перебирая ластами, доползает до студеной воды и, разбрасывая брызги, плюхается в океан с высоты нескольких метров. Вода - стихия, в которой неуклюжий зверь чувствует себя как дома. Здесь он становится ловким и подвижным.