Павел Ковалев - Андрейка

Еще минута — и гитлеровцы, втолкнув мальчика в большую светлую комнату, плотно прикрыли за ним дверь. В дальнем углу комнаты стоял просторный стол с большим креслом за ним. Возле кресла, не спуская глаз с Андрейки, стоял высокий фашистский офицер с круглым, как арбуз, животом.

Мальчик окинул его быстрым взглядом и молча остановился на краю ковра, устилавшего пол перед столом. Коверкая русские слова, комендант приказал ему подойти ближе и, когда пленник выполнил приказание, вдруг неожиданно крикнул:

— Не удалось, Андрей!

Андрейка молчал, делая вид, что ничего не понимает. Он посмотрел на коменданта так, что тот не мог выдержать этого взгляда: столько было в нем детской наивности и чистоты. Это заставило Краузе говорить спокойнее, без крика:

— Партизаны обманули тебя, правда?

Андрейка продолжал смотреть прямо в лицо Краузе. Он тихо ответил вопросом на вопрос:

— Я не понимаю, о чем вы говорите?

— Не понимаешь? — Краузе ближе подошел к пленнику, внимательно осмотрел его. Ему еще не приходилось допрашивать детей, и он не знал, как себя вести с ним. Может быть, попробовать лаской? — Ты не понимаешь меня, а я тебя хорошо понимаю.

Краузе был уверен, что перед ним не просто деревенский мальчишка-несмышленыш, а, возможно, партизан. Комендант не сводил с Андрейки глаз.

Тот держался по-прежнему спокойно, не мигая смотрел на коменданта.

— Тебе лучше во всем признаться, — в голосе Краузе прозвучала угроза, — иначе тебе отсюда не вырваться... Понимаешь?

Андрейка кивнул головой.

Комендант оживился. «Наконец-то я разведаю, где партизаны, и прижму их к ногтю. Мокрое место от них останется. И лично сам отправлю донесение в Берлин. А за это — повышение по службе, награда, почет».

— Откуда ты? — нарушил Краузе затянувшееся молчание.

— Из города, — послышался тихий ответ.

— Городов много. Из какого?

— Из Минска.

Комендант слегка усмехнулся: на первый же свой вопрос он получил правильный ответ. Спросил все так же спокойно, почти дружелюбно.

— А здесь что делаешь?

— Мы сюда с мамой приехали,— тоже спокойно и очень искренним тоном произнес мальчик. — В Минске наш дом сгорел, вот мы и перешли жить к бабушке Василисе. Вон ее дом, на том конце местечка.— Андрейка повернулся к окну и рукой махнул в сторону околицы.

— Где твоя мать? — спросил комендант.

— Бросила она меня,— горестно вздохнул мальчик,— совсем бросила. Папы у меня нет, так она себе другого мужа нашла. Разве я ей теперь нужен?

— Врешь! — остановил его Краузе. — Врешь!

Андрейка склонил набок голову и виновато, не мигая глядел на коменданта.

— А почему ночью шатаешься?

— Вчера я в Лубниках искал маму. Говорили, будто она там живет... Вечером пришел к бабушке, а она уже спала. Бабушка у нас глухая, — он показал на свои уши, — не открыла мне. Переспал...

— Врешь, врешь! — не верил Краузе.

Андрейка продолжал:

— Переспал я в бане, а перед рассветом, зная, что бабушка рано встает, пошел к ней домой. А тут дядька этот, Роман, который тоже к маме моей сватался, — как подскочит, как схватит за руки — и ну ломать!.. Он ведь меня ой как ненавидит за то, что я уговаривал маму не встречаться с ним...

Все это было сказано таким правдивым, таким искренним тоном, что Краузе заколебался. Врет малец или не врет? А что, если не он, а именно Роман Томашук водит обер-лейтенанта за нос? Случается же, когда вот такие, как этот чернобородый полицай, сводят личные счеты с людьми, к которым они питают злобу.

Но и мальчишка, видно, не промах. Голыми руками его не возьмешь!

И Краузе стал ходить по кабинету, будто Андрейки здесь не было.

— Придется признаться во всем, — Краузе повернулся к нему, — иначе заставим говорить. Понимаешь?..

Андрейка утвердительно покивал головой — мол, что ж, придется.

— Только в чем мне признаваться? — переспросил Андрейка.

Краузе вдруг подскочил к Андрейке, схватил его за борт еще нового пиджачка и начал изо всех сил трясти. Мальчик молчал, глядя на своего мучителя широко раскрытыми глазами, и беспомощность эта еще больше разозлила Краузе. Он схватил руки пленника, сжал их, крутанул так, что в суставах хрустнуло.

— Партизаны! Где партизаны? Говорить будешь?

Андрейка молчал, и, окончательно озверев, Краузе изо всех сил толкнул его к двери. Мальчик, ударившись о дверной косяк, распластался на полу.

Несколько минут он не мог подняться на ноги. Все тело жгло нестерпимой болью, в голове шумело, перед глазами мельтешили какие-то яркие, разноцветные круги. Лишь немного опомнившись от удара, он заставил себя подняться на ноги и, вытянувшись, упрямо поднял на Краузе глаза.