Лев Кассиль - Кондуит. Три страны, которых нет на карте - Швамбрания, Синегория и Джунгахора

Валерка – тот сразу погрузился в мечты. Корабль, настоящий корабль, собственный корабль будет теперь у них! Уж раз тут дело не обошлось без Капки, значит, может пригодится и он, Валерка Черепашкин. Первым делом он стал прикидывать в своем воображении, как будет выглядеть корабль, в какой цвет его лучше бы окрасить. Потом фантазия бедного Валерки забушевала, готовая разорваться на части. Ему хотелось, чтобы маленький корабль мог идти под парусами. Белогрудый и молчаливый, будет выплывать он из-за острова на стрежень, на простор речной волны… Но, с другой стороны, на паруснике нельзя командовать машине «Ти-ха-ай!» и «Вперед до полного!..». Поэтому следовало бы сделать корабль и с машиной, и с парусами, ведь были же такие… Ну хорошо, а как же будет называться корабль?

Все задумались. Действительно, какое же имя дать кораблю?

И тогда Капка сказал:

– Знаешь, как пусть называется?.. «Арсений Гай». Можно так?

– Ну, это уж как начальник наш решит, – отозвался Сташук.

– Нет, пусть так и зовется: «Арсений Гай», – упрямо и решительно повторил Капка, сам вслушиваясь в звучание этого имени, которое ему показалось в эту минуту особенно прекрасным и значительным.

– А кто это такой Арсений Гай? – поинтересовался юнга.

– Это… – Капка остановился, подыскивая слова.

Валерка горестно покачал головой, Тимсон вздохнул в темноте.

– Он наш руководитель был в Доме пионеров… Мы ему всем обязаны, мы ему клятву дали, когда он уезжал, – проговорил Капка. – Эх, Виктор, вот хороший был!.. Его на фронте убили…

– Он вместе с нами сам и синегорцев надумал, – выпалил вдруг Валерка, решив, что скрывать больше уже нечего. – Ой, ты! Тимка, чего ты меня дергаешь?..

– Ничего.

Но было уже поздно.

– Так это вы и есть те самые, что записочку мне на первый день писали? – догадался Сташук.

– А кто же еще?

И Валерка, пересев на всякий случай подальше от Тимки, стал рассказывать Сташуку об Арсении Петровиче, и как они с ним начали играть в синегорцев и придумали Синегорию, и какой он был веселый, и как на рыбалке он поймал сома прямо в руки, и как, спасая ребят в бурю, не испугался, а выгреб против течения на самом быстряке, сколько он знал книжек, и что за дивные песни складывал сам, и какие сочинял смешные слова.

– Эх, Арсений Петрович!

– Этому, бывало, уж не соврешь, – заметил Тимка.

– Ему и врать незачем было, – сказал Капка, – он был свой… Сам все понимал. Ты еще придумать только собрался, а он уже наперед знает.

– И почему это так, что людей, как Арсений Петрович был, раньше всех убивают… Эх! – вслух подумал Валерка.

И замолкли мальчишки, вспоминая своего воспитателя, его веселую мудрость, душевную дружбу с ним. Нет его больше на свете, пусть тогда хоть имя ходит по Волге, чтобы отмахивали ему встречные пароходы, чтобы читали с берега надпись на борту и спрашивали, что за человек такой был на свете – Арсений Гай… Потом потолковали о войне: «Говорят, немцы двинулись на Дон и Волгу… Сколько же везде народу мучится и не спит сейчас ночью!»

Мальчики снова смолкли в суровом раздумье. Уже часа три, как не стреляли. Хотелось спать. Кругом было очень тихо. Даже собаки притаились по дворам и не лаяли. Начинало светать. Потянуло сыроватым холодком. Ползучий туман заплывал в окопчик. А когда он растаял, зазябший Капка встал, чтобы размяться, и увидел, что Рима, держа на руках давно уже спавшую Нюшку, сама прикорнула на плече у Сташука. Юнга сидел в одной холщовой матросской рубашке. Фланелькой его была укрыта Рима.

Сташук сидел неестественно прямо и напряженно. Не поворачивая головы, поглядывал он одним глазом на Римину макушку с гребенкой, готовой выпасть из спутанных волос, и старался дышать в другую сторону. Капка ревниво нахмурился.

– Ты бы отсел, а я на твое место, – великодушно предложил он. – Чай, уморился так?

– Ничего, пускай… спит она… разбудишь еще, – шепотом ответил Сташук. – Гребешок вот как бы не потерялся, – добавил он еще тише, не решаясь сам тронуть гребешок у спящей.

Капка подобрался к ним и тихонько поправил на голове сестры гребенку.

Вскоре колокола на пристанях ударили отбой. В Затоне громко, во весь дух, с шумным облегчением взревел гудок. И сразу стало как будто светлее, словно и солнце дожидалось отбоя, а теперь быстро вылезло из своего укрытия за горизонтом. Пески на Волге стали розовыми, как пастила. На траве, у щели, в которой сидели ребята, радужными искрами загорелись капельки росы. Захлопали калитки. Послышались везде голоса.