Вячеслав Килеса - Юлька в стране Витасофии (сборник)

Странно: елки не видно! За столом сидит Катька, что-то говорит матери.

Андрейка прислушался.

— Мам, а давай что-нибудь продадим! Я так елку хочу: пусть это будет последний раз в жизни! Она мне даже снится.

Катина мама помолчала, подошла к дочке, погладила по голове:

— Нам, Катенька, давно нечего продавать. Мы такие не одни: посмотрим елку по телевизору.

Взглянув на мать, Катька уткнулась лицом в ладони и горько заплакала.

Андрейка смутился: Катька слыла такой гордячкой, а тут… Волна сострадания к такой же, как он, обездоленной судьбой девчонке охватила его душу. Вернувшись к своей елке, он осторожно перевалил ее через забор и прислонил к окну. Стукнув в стекло, крикнул: «Подарок от Деда Мороза!» и поспешил прочь.

Через минуту, потуже завязав тесемки от ушанки и поправив топорик, Андрейка, устало переставляя ноги, шел по своему следу обратно: к оставшейся на горке близняшке.

Авторитет я, выпускница педагогического училища, завоевывала строгим голосом, требованием: «Мы — одна семья!» и принципами равенства и справедливости, переданными по наследству мамой и бабушкой. Дети — шестнадцать мальчиков и девочек старшего дошкольного возраста — почти не сопротивлялись, утверждая меня в правильности педагогической линии, — и неизвестно, куда завел бы этот путь, если бы перед Новым годом наша детсадовская группа в числе прочих не получила от богатенького спонсора пачку сливочного масла и баночку красной икры: неимоверную по перестроечным временам роскошь.

Вскрыв банку консервным ножом и освободив от бумаги масло, я положила деликатес на стол и отодвинулась в сторону, разрешая обступившим меня детям полюбоваться изысканным натюрмортом.

— Что это? — приблизив нос вплотную к банке, спросила Оля. Только вчера ее мама, не получавшая второй год зарплату, упрашивала заведующую не исключать ребенка из садика.

— Красная икра! — блаженно объясняю я. — Сейчас принесу хлеб и сделаем вкусные бутерброды: намажем на хлеб сливочное масло, а сверху положим икру, и когда будем откусывать, икринки начнут лопаться, а во рту станет солоно и щекотно, — плотоядно завершаю рассказ, глотая наполнившие рот слюнки. Дети замерли, внимая нарисованной картине.

За хлебом бегала минут пять, не больше, и, открыв дверь, остолбенела, увидев, как Оля, найдя где-то столовую ложку, под внимательными взглядами детей погружает ее в баночку с икрой. Заметив меня, Оля поспешно зачерпывает полбанки и, теряя по дороге большую часть добычи, быстро сует ложку в рот.

— Бессовестная! — издаю я свирепый рык, в то время как Оля торопливо жует то, что досталось, а дети грустно рассматривают упавшие на пол икринки.

Толкнув правонарушительницу в угол, забираю покорно отданную ложку и, порезав хлеб и намазав ломтики маслом, раскладываю — чуть ли не по счету — оставшуюся в баночке икру. Оле бутерброд не полагается, ее наказание усугубляется тем, что она будет созерцать удовольствие, дружно получаемое правильными и хорошими детьми. Мстительно глянув на обиженное и злое Олино лицо, разрешаю приступить к еде.

Дождавшись команды, дети начинают есть, — кроме младшей по возрасту Жанны. Поднеся деликатес ко рту, Жанна останавливается, смотрит на Олю, потом на поощрительно улыбающуюся меня, — и вдруг твердо идет к Оле, на ходу вытягивая руку с бутербродом. Возмущенная своеволием, бросаюсь вперед, успевая выхватить бутерброд из Жаниной руки. Взгляды детей устремляются на нас.

— Ах, так! — в сердцах кричу Жанне. — Ты против равенства?! Ты считаешь справедливым, что Оля дважды получит то, что мы с тобой — ни разу?! Или ешь бутерброд, или его съем я!

Дети во все глаза глядят на Жанну. Та упрямо опускает голову. Тогда я — страж педагогических принципов — демонстративно надкусываю злосчастный бутерброд. Выражение моей жующей физиономии: непреклонно-растерянное.

Жанна поднимает на меня взор. Она беззвучно плачет, и вряд ли — по бутерброду. Завистливое лицо Оли наполняется страданием, она подходит к Жанне и благодарно прижимает ее к себе.

А я с отвращением дожевываю бутерброд, сажусь, закрыв лицо руками, на стул, и реву, молча обращаясь к ускользающей в даль душе: «Вернись! Я не хотела! Я не думала!»

И по теплу обхвативших меня детских рук понимаю, что была услышана.