Алексей Леонов - Лёнькин букварь

— Вот и Хохлы, — сказал он. — Опрятный посёлок они себе построили. Недавно приехали, а садочки уже поднялись.

— У города живут. Еще бы им не быть опрятными, — сказала мать.

— Пап, а откуда они приехали? — спросил я.

— С Украины переселились. Видать, тесно им там было жить, земли не хватало, вот они и перебрались в наши края.

За рекой над туманом заблестела церковь, освещённая ещё не видимым из-за горизонта солнцем, но скоро показалось и оно, большое, заспанное. И разом всё засветилось, засверкало. Лошадь сама побежала под изволок к последней подгородней деревне Подберёзову. За Подберёзовом потянулось большое поле с огуречными, морковными грядками, росли помидоры и подсолнухи. Сверкала роса. Пели вокруг птицы. От города донёсся долгий гудок.

— Слышишь? — спросил отец. — Паровоз пришёл. Если московский, то, глядишь, подвозить кого придётся.

Я сидел ошеломлённый видом, звуками, ожиданием неведомого, придавленный тяжёлой отцовской свитой. Солнце сразу стало пригревать, я начал выбираться к его теплу, встал на колени.

Мы подъехали к высокой отвесной каменной преграде. Лошадь свернула влево. Колёса застучали и запрыгали по камням. Меня охватило холодом и сыростью. Оторвав взгляд от неприступной каменной громады, я снова увидел реку, поднимавшую белый пар.

— Ещё речка! — воскликнул я, вертя головой.

— Это уже река, — сказал отец. — Зуша-матушка. А рыба-то как бьётся?

— Пап, а это стенка?

— Это не стенка — Караулова гора.

Здесь вдоль каменного отвеса тянулись узкие тропки. Мать пошла пешком по самой натоптанной. Наша дорога то заходила в реку, шелестела в колёсах вода и хрустели под железными ободьями камешки, то снова выходила на тряский каменистый берег. Во многих местах тропинки и дорогу перерезали ручейки. Из горы били родники. Вода стремительно неслась по жёлтым камешкам в речку. У родника отец остановил лошадь, заставил её ещё попить речной воды, напился сам из большого родника, над которым лежала чёрная дубовая доска.

Отец лёг на камни и пил.

— Кружка есть, — сказала мать, — что так-то пить?

— Так вкуснее, — ответил отец, обтирая рукой губы. — Сын, ты попьёшь?

— Ага, — согласился я и слез с телеги.

Камни были холодные и колючие. Я прокрался к роднику, по-отцовски лёг и погрузил губы в воду.

— Смотри, не много пей — простудишься, — предупредила мать.

У меня поскользнулась на гальке рука, и я всем лицом до ушей окунулся в ледяную воду. Я быстро вскочил на ноги, чихнул и стал обтираться подолом рубахи.

— Будь здоров! — рассмеялся отец. — И попил, и умылся. Разом два дела сделал. Чистым по городу поедешь.

Лошадь вытянула телегу на городскую улицу к деревянным резным домикам с пышными вишнями над заборами, и мы поехали по городу к базару.

На базаре было много подвод. Ещё далеко от того места, где отец остановил лошадь и распряг её, нас встретили мужики-цыгане и спросили, что хозяин везёт продавать. Отец ответил им. Они назвали цену овце. Один цыган погнался за подводой, покупая овцу, но отец отвечал ему довольно вежливо, что продаст её, но прежде узнает, по какой цене будут на базаре овцы. Цыган был чёрный с красными белками глаз, очень страшный. Но я не раз видал цыган, проезжавших через нашу Каменку, и не боялся его.

Ближе к базару наш товар проверили другие мужики, городские. Один ощупал овцу и назначил ей цену. Отец не отдал товар и этому покупателю. Он подъехал к прудочку и поставил телегу в ряд со стоявшими с вечера телегами. Я осмотрел соседей, поклажи на возах. Они уже разместили свой товар дли продажи: овец держали на привязи у телег. Овцы были измятые, сгорбленные, словно больные. Кошёлки с курами стояли на земле. К возам подходили старушки с мешками и вениками и спрашивали, можно ли подмести у телеги рассыпанный лошадьми овёс. Там, где разрешали им подмести, они сметали овёс в мешки, для своих кур.

Отец поднял у телеги оглобли вверх, к небу, привязал к тележному задку и надел лошади на голову торбу с овсом.

— Пожуй овсеца с дорожки, — сказал он, — потом за пехтерь примешься.

Отец снял с воза овцу, развязал ей ноги и поставил на привязь к телеге. Она тоже оказалась горбатой, совсем не похожей на ту, какой была дома, вся дрожала, словно замёрзшая.

— Ну, мать, глядите а я пройдусь, приценюсь, что тут почём, — сказал отец и пошёл мимо телег.

После тряской дороги, колёсного шума-стука я заметил, как зачинался базарный шум. На улицах, сходившихся к базарной площади, скрипели возы, ревела скотина, хрюкали свиньи и визжали поросята. На базаре кричали гуси, блеяли овцы, распевали петухи и говорили, и кричали люди.