Виктор Голявкин - Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы [сборник litres]

– Ты шутишь? – говорю.

– Нет, я серьезно, – говорит Миша.

Он наверняка считает себя преданным науке. В нем видно упорство и самоуважение. Меня же он, видимо, считает в науке неспособным, несостоявшимся. Немного хорохорясь, говорит:

– Я слышал, ты стал писателем?

– Ага, – сказал я.

– Как тебе удалось?

– Напиши повесть или роман, и тебе удастся, – сказал я.

– Так сразу и удастся, что ли?

– Пишешь…

– А дальше?

– Несешь к редакторам.

– И как они? Ничего?

– Первый редактор меня попросту игнорировал. Второй отклонил. А третий сказал: «Молодых почти не печатаем, трудности с бумагой».

– Ну, а ты?

– «Ну и что, – говорю. – Я и без вас это знаю».

– Так и сказал? А дальше что было?

У Миши загорелись глаза. Ему было интересно слушать. И я дальше сказал:

– Следующий редактор встретил меня с неожиданным пафосом: «Голубчик вы наш, жили мы без вас до сих пор, и, как видите, неплохо жили, чего же вы хотите?» – «Хочу, чтобы напечатали», – говорю. «А-а-а, все этого хотят. Но ваши произведения не имеют педагогической подкладки, которая совершенно необходима нашему читателю, о котором, как вы сами понимаете, мы должны заботиться». Упрек основателен. Крыть нечем. Стал перестраиваться. Но трудно давалось. Каждый раз не был уверен, что необходимая «подкладка» появилась. Мучился.

– И что же?! – настаивал Миша.

– Прежде чем нести написанное редактору, я спрашивал домашних, соседей, знакомых, друзей, есть ли тут педагогическая сторона и может ли это воспитывать.

– И помогало? Неужели помогало?

– Ответы были расплывчаты. Что-то вроде: «А да, действительно…» Понимай как знаешь.

Еще раз вдумчиво читаю и с ужасом обнаруживаю: произведение никого не воспитывает и педагогического значения не имеет.

– Ну, и загоревал?

– Я написал новый рассказ о воробьях, описал целое воробьиное семейство, и вроде получилось интересно. Решил показать его еще одному соседу. Про него говорили, что он смышленый старик. Давно нигде не работал, у него было время подумать. Старик прочел и сказал: «М-да… Не пойдет. Морали в нем нет. И придумать ее трудно, но это можно загладить». – «Каким образом?» – «Нужно вот что сделать. Нужно маленькое добавленье. Так сказать, в конце. Лучше в стишках. Примерно так: «А где мораль? Морали нет. Ха-ха. Хе-хе. Привет воробушкам, привет!» – «Ведь это же белиберда. Разве такое поможет? Чушь какая-то!» Старик похлопал меня по плечу и сказал: «Поможет, вот увидите».

Я долго думал, но подходящего к случаю стиха придумать не мог. Тогда взял и приплел в конце своего рассказа не какой-нибудь другой, а именно этот дурацкий стишок. И пошел узнать, что скажет редактор.

Миша слушал открыв рот. Видно, нравилось ему, что я рассказываю. А мне нравилось, что ему нравится. Встреча радостная получается. Я продолжал:

– «Очень оригинально, – сказал редактор. – У нас пойдет непременно». – «А как тут с моралью?» – спрашиваю на всякий случай. «Здесь, правда, чувствуется отгораживание от морали. Даже пренебрежение ею. Но в то же время и подчеркивается, что мораль необходима». Вот с этого все началось. Так и идет.

– Чудеса! – восхищается Миша. – Здорово тебе повезло! А мне повезет, как думаешь?

– Конечно, повезет, – говорю.

Миша улыбался. Потом серьезно задумывается. И я ему говорю:

– Знаю я тебя. Все равно не сменишь работу. У тебя там в аспирантуру очередь подходит.

– Однако плохо ты меня знаешь! – говорит Миша и хватается за галстук. Его душит волнение.

Что я наделал! Ему, видно, кажется, на деле это так же просто, как на словах. Сорвется человек с места и окажется между небом и землей. И меня уж не похвалит. Спасибо не скажет. Это сейчас он смотрит на меня восхищенными глазами, а потом с ненавистью и злостью станет глядеть, будто во мне сидит самый корень зла. Все уважение его потеряю, если забавное дело нелегким окажется. Врага себе наживать – кому надо!

– Тебе, пожалуй, не стоит, – говорю.

– Чего не стоит?! Тебе стоило, а мне не стоит? Нехорошо с твоей стороны.

Смотрю на него глазами бывшего сослуживца, приятеля, писателя, наконец, и вижу: нечего беспокоиться, черта с два такого с места сдвинешь. Пройдет минутная вспышка, и опять на свое место сядет. Такой характер от места не оторвешь: он всегда за него держаться будет и своей очереди ждать. Хорошо знаю.

– В гости к нам с супругой заскакивай. Вот адрес. Ждем. – И Миша побежал, окрыленный. На ходу уже крикнул: – Служебный телефон тот же…