Виктор Голявкин - Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы [сборник litres]

– Вот ты все твердишь: каждый прав, каждый прав, а сам-то ты имеешь свою линию? Есть у тебя свои понятия, убеждения?

– Я же тебе объясняю. Вот человек делает небольшое искусство или просто зарабатывает, ну и что? Он прав со своей человеческой точки зрения… Нет, я не то…

– Договорился! Разве можно на искусстве бездушно деньги зарабатывать? Ты же сам сказал, что деньги зарабатывать!

– Сколько людей ради наживы работает, сам знаешь.

– На это я никогда не пойду! – сказал толстяк.

– Пусть сколько угодно говорят, что у меня таракан в голове, – сказал Таракан, явно этим гордясь, – но я никогда в жизни на подобное не шел!

– Пусть я буду зарабатывать стендами, – сказал Сашок, – но в компромисс со своей совестью никогда не вступлю.

– Буду писать пейзажи, – сказал толстяк, – со всей страстью, на какую только способен, пусть не покупают!

– А если купят? – спросил Миша.

– А ты молчи, – сказал толстяк.

До сих пор Миша не принимал участия в разговоре. Между прочим, он определил всех на один стенд.

– Приходишь в дом интеллигентного человека, – сказал толстяк, – и видишь на стене в золотой рамке дилетантский мостик через речушку. Пропаганда искусства очень отстает!

– А может быть, у него воспоминания связаны с этим мостиком и речушкой, – сказал Сашок, – начхал он на твою живопись!

– Должно быть живописно! – сказал твердо толстяк.

– Хотя у меня и таракан в голове, – сказал Таракан, – но в квартире должна висеть живопись, а не поделка! Я бы ему написал широко и сочно.

– Чтобы было не узнать то место, – поддел Сашок.

– Не настолько у меня рисунок страдает, – сказал Таракан.

– У всех у нас рисунок страдает… – вздохнул Сашок. – Очевидно, что мы врожденные пейзажисты. Если нам объединиться, создать группу наподобие барбизонцев, уйти в лес, ну, не в лес, а в Мардакяны, в Бузовны… Уйти на берег моря, поселиться на берегу… Еще Ван Гог мечтал объединиться: правда, с Гогеном у него не получилось… – Сашок все знал. Он так и сыпал именами.

– Лучше в Бильгя, – сказал Таракан, – там глуше.

– Поселиться всем в Бильгя, – согласился Сашок, – и через некоторое время обрушить на Союз художников серии пейзажей в свойственной нам широкой манере! Это было бы убийственно! Помещение нам дадут. Мы потребуем. Откроем выставку и загремим!

– Вниз по лестнице, – сказал Миша.

– Да что с ним говорить? – сказал толстяк. – Пусть пишет свои стенды.

– А вы что пишете? – спросил Миша.

– Мы пишем временно, а ты всю жизнь. Ты нас с собой не сравнивай. Ты только в училище поступил, а мы все прошли. Пройди с наше, после рассуждай.

– В таком случае я могу вас из своей мастерской вытурить.

– Удар ниже пояса, – сказал Сашок.

– Тогда молчите.

– Молчим, – сказал Сашок.

– Что значит мастерской своей не иметь! – сказал толстяк. – От каждого выслушивай, мне это не по душе!

– Иметь мастерскую еще не все, – сказал Сашок. – Левитан ютился по чердакам, а пейзажист отменный.

– Пришли в мастерскую, так работайте, – сказал Миша.

– Работаем, работаем, – сказал Сашок.

На самом деле они давно уже не работали. Для приличия немного помазали – и дальше:

– Настоящий мастер тот, кто умеет находить красоту в обычном!

– Делакруа имел солнце в голове и бурю в сердце!

– Фрагонара, оттого что он все время смеялся, быстро сочли посредственным живописцем.

– А Караваджо закалывал всех, кто его критиковал.

– А Сальватор Роза был бандит.

– Франс Хальс писал широко!

– Малявин писал широко!

– Цорн писал широко!

– Коровин писал широко!

– Шире надо писать, – сказал толстяк, – и плотней.

– Плотней надо писать, – согласились Таракан с Сашком. – И шире!

В дверь ворвался странного вида парень, без шапки, на шее еле держался шарф. Он именно ворвался, а не вошел. На вид ему было лет двадцать.

– Где мой стенд? – спросил он.

– Бери в углу, – последовал ответ.

Он взял стенд без фотографий, приготавливал место, выжимал на палитру краски, а я рассматривал его.

– А кто это такой? – спросил он, показывая на меня.

– Мишин приятель.

– Художник?

– И вы тоже пишете пейзажи? – спросил я.

Он не ответил, сел с краю пятым, принялся за работу. Но тут же спросил:

– А собственно говоря, почему вы так решили?

– Так… – сказал я.

– Писать пейзажи их дело. – Он кивнул на приятелей.

– А ваше дело?

– Это не ваше дело.

– Рауф нас не признает, – сказал толстяк. – Потому что он все делает навыворот, а мы просто и естественно.