Василий Субботин - И настал мир

Когда под вечер, после артиллерийской подготовки, атака была возобновлена и бойцы его батальона подбежали к рейхстагу, Пятницкий лежал перед подъездом. И чтобы его не затоптали, его отнесли и положили у колонны. Так было… А потом о нём забыли. А когда хватились — его уже где-то похоронили. Скорее всего, в братской общей могиле.

Он уронил своё знамя перед самыми ступенями.

Пётр Пятницкий — рядовой. Впрочем, насколько помнит это теперь его командир, за два, за три дня до броска к рейхстагу ему присвоили младшего сержанта. А он был связным у комбата.

Мы тогда писали о нём в нашей дивизионке, но дальше дивизионки это не пошло. А после имя его стало реже называться.

Он погиб и ничего этого не знает… Но живёт на Брянщине его жена и его теперь уже взрослый сын. И как узнал я недавно, все эти годы они считают своего отца пропавшим без вести…

Он пришёл к нам в дивизию незадолго до наступления на Висле. Это Пятницкий, когда через наши тылы из крепости Шнайдемюль выходила окружённая группировка и немцы отчаянно двигались по дороге вслед за танками, с автоматами, прижатыми у бедра, он, ночью, поставил свой пулемёт на перекрёстке и расстроил их плотную колонну… Об этом и о том, как поднимал он бойцов, залегших перед каналом на площади, можно было бы рассказать подробно. Но я пишу, только как он бежал и как погиб, чтобы знали вы, кто был этот солдат, упавший с флагом перед подъездом рейхстага…

Всё чаще мы, знавшие его, говорим о нём, и судьба его уже не даёт нам покоя.

Не будем забывать мёртвых. Они делят славу с живыми.

Я долго тогда выспрашивал у них, как всё это было и что они испытывали… Но так и не смог занести в мою записную книжку ничего, кроме их имён да кратких биографий.

Разве вот это: что на площади у канала они были впереди пехоты на тридцать метров, а в рейхстаге, когда разыскивали ход наверх, с ними был замкомбата Берест. И ещё: что поставили во столько-то часов. Только это… Подробности, по-видимому, казались им вроде бы ненужными, неуместными и как бы несовместимыми с торжественным актом установления Знамени Победы.

Но может быть, я теперь расскажу всё это за них.

Они были в здании, где ещё сражались. И вверху, над ними, и внизу, на первом этаже, всё ещё шёл бой… Ориентироваться было трудно. Окна замурованы. Темень! И нельзя разобрать в темноте, куда какой ход ведёт и куда ставить. Никто им этого не сказал… Ведь надо не просто куда-нибудь, а повыше. Чтоб далеко было видно всем.

Но вот она, лестница. Как раз то, что им нужно! А рядом, с площадки, ещё одна. Эта выводит прямо на крышу. Как светло ещё здесь! Они думали, что давно уже глубокая ночь! Как хорошо, что крыша плоская… Куда же привязать? Над карнизом — бронзовое изваяние. Всадник. Нет, над всадником нельзя. Получится, что это он держит знамя… Опять гремят по крыше осколки. Надо поторапливаться! А что, если туда, на купол… Как редки эти железные рёбра! И лестница перебита и оторвана, надо карабкаться по каркасу… И непрочные и уж очень ржавые переплёты. Но лучше не смотреть вниз. Там провал зала, висишь, как над ущельем. Только холодок у сердца… И — что это? — вроде цел, не ранен, а из-под ног уходит крыша… С купола — на площадку. Ещё лезть! Кружится голова (какие они верхолазы!). Вот и площадка. Да! Только не смотреть вниз… Привязали, притянули. Привязали ремнём, притянули чехлом. Всё молча. Только теперь они посмотрели на него. С каким грохотом оно развёртывалось там, вверху, над ними. Каким сразу оно стало сильным. Теперь им надо быстрей пробраться к своим.

А они и не знали, что ставят Знамя Победы.

Мы закончили войну на неделю раньше, чем солдаты других фронтов. Им ещё предстоял марш на Прагу, они шли ещё к Эльбе, а мы уже отвоевались…

Утром второго мая во всём Берлине не было слышно ни одного выстрела. Только камни всё ещё дымились, да остывшую золу и пепел поднимал весенний ветерок.

Это ощущение жизни без войны было так ново. Я решил весь этот день посвятить осмотру в Берлине тех мест, о которых пока у меня не было ещё никакого представления. Мне хотелось ознакомиться с центральным, как я предполагал, районом, которого я совершенно не знал, как не знал его никто из нас, поскольку был он по другую сторону рейхстага.

Я вышел из главного выхода и через две-три минуты стоял уже у бранденбургских ворот. Они почти примкнули к рейхстагу.

Здесь, под аркой, её колоннадой, было сумрачно и прохладно. Проёмы — широченнейшие проезды между колоннами — были заложены кирпичом. Только боковые узкие проходы оставались незабаррикадированными. Поверху, через весь фронтон, какая-то наполовину обитая или обвалившаяся неразборчивая надпись… Ворота велики, громоздки. Они мне показались кособокими. Возможно, так и было — от прямых попаданий.