Она вспыхнула от одной спички и горела так, словно гореть для неё большая радость, то есть даже ничего нет на свете лучше, чем сгореть в нашей теплинке. Она вроде бы даже не горела, а плясала, как девчонка в ярко-красном платьице. (Если вдуматься, Витька этот не такой плохой мальчишка, и в лесу с ним интересно, только вот зачем он тогда меня треснул промежду лопаток! Теперь придётся ждать, когда кончим жечь теплинку.)
На горящую сосновую ветку мы стали класть тонкие сухие палочки. Мы их клали сначала колодцем, крест-накрест, потом стали класть шалашиком. Постепенно пошли палочки потолще, ещё потолще, и теплинка наша разгорелась ровным сильным огнём. Она хотя и была небольшая, но сразу видно, что не скоро погаснет, если даже не подкладывать в неё дров.
Тут мы принялись за рыжики. Когда Витька насаживал на прутик свой первый рыжик, мне так и вспомнился тяжёлый земляной катыш, которым он меня тогда огрел, и я подумал, не сейчас ли мне с ним расправиться, но решил, что всегда успеется, и стал насаживать свой рыжик. Рыжики шипели в огне, соль на них плавилась и вскипала пузыриками, даже что-то с шипением капало в костёр, не то соль, не то грибной сок. А кончики прутьев дымились и обугливались. Мы съели все рыжики, но нам хотелось ещё, так они были вкусны и душисты. Да и соль оставалась, не выбрасывать же её. Пришлось снова идти по грибы.
Когда мы раскапывали яйца, из земли шёл пар — настолько она прогрелась и пропарилась. Надо ли говорить, что яйца упеклись на славу. Мы съели с ними остатки соли. Никогда я не ел яиц вкуснее этих. (Конечно, это Витька придумал печь яйца. Всегда он что-нибудь придумает, даром что уши торчат в разные стороны.)
Ну что же, вот и теплинка прогорела, сейчас пойдём домой, и тут я буду должен… Что бы ещё такое придумать, очень не хочется сразу идти домой.
— Бежим на речку, — говорю я Витьке. — Помоемся там, а то вон как перемазались. Водички попьём холодненькой. Бежим?
Всё под руками у нас в деревне: лесок так лесок, речка так речка. Мы по колено заходим в светлую текучую воду, которая очень холодна теперь, в конце сентября, наклоняемся над водой и пьём её большими вкусными глотками. Разве можно воду из колодца или из самоварного крана сравнить с этой прекрасной водой! Сквозь воду видно речное дно — камушки, травинки, песочек. Травинки стелются по дну и постоянно шевелятся, как живые.
Ну вот и попили и умылись. Делать больше нечего, надо идти домой. Под ложечкой у меня начинает ныть и сосать. Витька доверчиво идёт впереди. Его уши торчат в разные стороны: что стоит развернуться и стукнуть?
Что стоит? А вот попробуй, и окажется, что это очень не просто — ударить человека, который доверчиво идёт впереди тебя.
Да и злости я уж не слышу в себе. Так хорошо на душе после этой теплинки, после этой речки! Да и Витька, в сущности, не плохой мальчишка — вечно он что-нибудь придумает. Придумал вот яйца стащить…
Ладно! Если он ещё раз стукнет меня промежду лопаток, тогда-то уж я ему не спущу! А теперь — ладно.
Мне делается легко от принятого решения: не бить Витьку. И мы заходим в село как лучшие дружки-приятели.
На жёлтую соломенную щётку, на зелёный жабрей будет мать класть длинные гибкие пряди ржи, пока не наберётся их столько, что можно связать в сноп. Тут-то и пригодится поясок, скрученный нами вчера на берегу пруда на лужайке.
Всю ночь мне снились золотые соломенные пояски, лежащие на зелёной траве. К тому же мне очень хотелось с матерью на жнитво, и я боялся, чтобы не проспать, чтобы она не ушла от меня. Кто тогда вовремя подаст ей поясок, кто тогда с радостью спрячется в тень от самого первого поставленного среди жнивья снопа, кто принесёт ей бутылку с квасом, спрятанную у межи в прохладной густой траве!
Но детский мой организмишко не успел, значит, отдохнуть к нужному часу. Ни рука, ни нога не хотели шевелиться. Глаза — как всё равно намазаны самым надёжным, крепким клеем, а по всему телу — тяжёлая сладкая истома. Такая сладкая, что ничего уж на свете не может быть слаще её, ибо она есть желание сна.
Мать пожалела меня и сказала:
Читать дальше