Владимир Одноралов - За грибным царем. Рассказы и повесть

С небом между тем творилось странное. Подвижные, похожие на хищных рыб облака то вовсе прятали солнце, то открывали его вполсилы, то снова оно завладевало всем. И эта игра отражалась на земле беспокойно-стройным мерцанием чудно окрашенных пространств, кудрявых шиханов, куполов берез, их прозрачных стволов… Музыка, да и только.

Странным покажется, что, наблюдая и переживая эту зримую музыку, я набрел-таки на грибной родничок возле просевшей и почти сравнявшейся с травой кучи березового хвороста - сюда вдруг указал резко прорвавший тучи солнечный луч. И главное, музыка не прекратилась, а переменилась, что ли, и в ней зазвучали легкомысленные детские нотки.

На одном симпатичном опенке я нашел бабочку - павлиноглазку. У нее нервно, возможно от холода, дергались крылья, и она никак не могла их унять. Вряд ли ей суждено было пережить зиму. Она, очевидно, сделала все, что ей было положено в жизни. Я поместил ее в корзину так, чтобы не придавить грибами, и складывал их теперь осторожно. Но она и сама, умница, поднялась по краю корзины несколько вверх и замерла.

С конца поляны, где уходила вверх к Богданову ключу заброшенная дорога, показались красные, как песчаник, коровы. Это стадо возвращалось домой. И тут музыка прекратилась.

Разумеется, не коровы тому виной. Они-то, бедные, напротив, если заметили, согревают теплокровным светом любой прохладный пейзаж. За стадом на мохнатой, издали казавшейся безглазой лошаденке ехал виновник. Представляете, как трудно усадить верхом узко раздвоенную книзу лесину. Но общими стараниями привязали ее к седлу, кое-где подперли, наладили поверх дождевик - и айда, скачи, паси скотину, пастух Масловрот!

Как только он появился на поляне, тут же пустился вскачь за юной телкой, отклонившейся от общего пути.

- Эггха-а, мать твою, та-ра-ра, на пятнадцать лет сяду, а тебя пр-ришиб-бу!

Он закончил тираду щелчком кнута и тут же начал новую, прокатившуюся по поляне гулко и смачно, подобно смазанным нечистотами голышам. И снова щелчок кнута, от которого вздрагивало все: мохнатая лошадь, коровы, листва на деревьях, бабочка в корзинке и, кажется, само небо.

Нет, уши у меня не девичьи. Я отслужил армию, был одно время чернорабочим, журналист - всякое приходилось слышать. Но и я не понимал, как можно с таким самоотверженным сладострастием поливать и эту вот мать-природу, и всех матерей вообще? Да за что? Да к чему, собственно? Что я, не видел разве в работе чабанов или таких же, как он, пастухов общественного стада? Я прекрасно знаю, что в этой нелегкой, не всякому посильной работе настоящие пастухи обходятся набором команд, им зачастую помогают собаки. Но ни одна собака, видно, не согласилась работать с этим пастухом. Что ж, они думающие существа.

Наверное, я, как человек сторонний, не имею всех прав на то, чтобы осуждать Масловрота, но в конце концов это мои записки, и в них я имею право на все. И я лишаю его имени. Тем более что сделал это не я, а сами елшанские. Спроси их, как зовут пастуха, и никто не помнит ни имени, ни фамилии. И не в одном мате дело. Я расскажу историю своего знакомства с Масловротом.

В начале июня я вырвался сюда на выходные и сразу, заглянув только в домик, прошел на это вот место, к двум прямоугольным березнякам, о которых уже говорил. Глянул я на них - и оторопь взяла: нижний был обит по периметру хлыстами, то есть превращен в карду. Ну, карду обычно делают у реки или у пруда на открытом месте, не задевая деревьев. Березы - совсем молодые, а хлысты к ним прибиты в половину их толщины. Под ними - черный прямоугольник перемешанной с навозом земли. Ни травинки, стволы вытерты боками коров до слоя телесного цвета. Карда в живом березняке. Дичь. Сдуру я кинулся на хлысты. Какое! Живые деревья, как в спазмах, сжали пятнадцатисантиметровые гвозди.

Я сразу вернулся в село и пошел в лесхоз, забыв о том, что был выходной и там толкается у пилорамы один только сторож. Поднялся наверх, к хозяйке. Рассказал. Та всплеснула руками.

- Вот! А я думаю, что это корова голодной приходит? Мало того, что рубцы на ней в палец… Ах, подлец! Ведь вот исхлестал он их, они теперь стада и боятся, разбегаются чуть чего, теперь он, значит, загонит их в эту карду, и хоть спи, хоть блох лови. А им, сердечным, ни травки ущипнуть, ни листочка сорвать. Чать, все там объели?

- Все объели, - эхом подтвердил я. - Еще бы не все - сто коров на сто берез.

- У кого еще мужик в доме - ладно, хоть пригрозит, чтоб корову не хлестал, а вдовым старушкам каково? А что сделаешь?